Поэтому каждый год для нее завершался переходящим праздником bal des vendangeurs. Памятуя о первоначальных наставлениях мсье Ламбера, Флоренс летом 1891 года несколько раз отправлялась в таинственные поездки в Бордо. Цель их стала ясной, когда она второй раз отпраздновала рождение вина шато-о-рейли в великолепном вечернем туалете — черный бархатный жакет и брюки, а также белый шелковый жилет — все скроенное ошалевшим французским портным с эксцентричным изяществом. Эмили была в том же желтом платье, что и в предыдущем году, и когда пир за столами на козлах завершился, и скрипки с концертино принялись за свое, les dames anglaises[144]поднялись и затанцевали под непривычные мотивы яростной быстроты. Мадам Флоренс швыряла мадам Эмили туда-сюда, неплохо имитируя гибких усатых vendangeurs, которые со своей стороны утвердили демократию танцевальной площадки, защищая свою территорию плечами и бедрами. В конце часа обе они в разгаре танца обнаружили, что все остальные отодвинулись к самому краю их бокового зрения, и они остались единственными владелицами открытого пространства. Когда музыка оборвалась, остальные танцоры зааплодировали, мсье Ламбер сухо похлопал, самая молодая vendangeuse преподнесла два пучка гелиотропов, Эмили произнесла речь, которая, если не считать заметно уменьшившегося акцента, мало чем отличалась от прошлогодней, и les dames anglaises отправились спать. Флоренс повесила свой вечерний костюм на плечики, с которых он будет снят только через год. В темноте она широко зевнула и вызвала перед глазами заключительный образ того, как Эмили, полуслепая без очков, закруживалась и швырялась на середине двора в своем желтом платье.

— Спокойной ночи, ma petite sulfureuse,[145]— сказала она с сонным смешком.

Великий кризис в управлении Шато О-Рейли наступил летом 1895 года. Как-то утром Эмили увидела, что брат экономки сгружает бочонки у дверей chai.[146]Сначала она наблюдала за возчиком, не осознавая, что было нечто несоответственное в том, как он их раскачивал, и они со стуком ударялись о землю двора. Ну конечно же! Это было очевидно — должно было стать очевидным — немедленно же: бочонки были полны.

Когда возчик уехал, она отправилась поговорить с régisseur.

— Мсье Колле, насколько я понимала, мы здесь изготовляем вино.

Régisseur, долговязый молчаливый человек, относился к своим нанимательницам с теплым уважением, но знал, что они приступали к любой теме либо с иронией, либо обиняками. Поэтому он улыбнулся, выжидая, когда мадам Эмили перейдет к делу.

— Пойдемте со мной.

Она привела его во двор и остановилась перед уликами: дюжиной небольших бочонков, аккуратно поставленных штабельком и никак не обозначенных.

— Откуда они?

— Из долины Роны. То есть должны быть оттуда. — Когда мадам Эмили на это не отозвалась, он продолжил пояснения: — Конечно, в старину это было гораздо труднее. Моему отцу приходилось привозить кагор по Дордони. Потом построили железную дорогу из Сета в Бордо. Большой шаг вперед.

— Мсье Колле. Извините меня, но я спрашиваю вот о чем: если мы изготовляем вино здесь, зачем мы его импортируем?

— А, понимаю. Pour le vinage.[147]

Эмили никогда прежде не слышала этого термина.

— Vinage?

— Чтобы прибавлять к нашему вину. Чтобы улучшать его.

— Но это… это… законно?

Мсье Колле пожал плечами.

— В Париже люди создают законы. В Медоке люди создают вино.

— Мсье Колле, я хочу ясности. Вы, кто заведует изготовлением нашего вина, вы разбавляете шато-о-рейли жижей из долины Роны? Вы делаете это без разрешения? Вы делаете это каждый год?

Regisseur понял, что требуется не простое объяснение фактов. Затруднения всегда чинила младшая мадам. Она, по его мнению, обладала немалой склонностью к истерии. Тогда как мадам Флоренс была гораздо спокойнее.

— Обычай сам себе разрешение, — ответил он, и по лицу мадам Эмили понял, что священная заповедь его отца не достигла цели. — Нет, мадам, не каждый год. Урожай прошлого года, как вы знаете, был неудачным, а потому это необходимо. Иначе никто не станет покупать наше вино. Будь оно чуть лучше, мы смогли бы улучшить его нашим собственным вином, несколькими бочонками девяносто третьего года. То, что мы называем le coupage,[148]— добавил он опасливо, не зная, то ли он отягощает, то ли искупает свой предполагаемый грех. — Но прошлый год был более чем средним, а потому нам должны прийти на выручку эти бочонки… pour le vinage.

Он никак не ожидал следующего поступка Эмили. Она бросилась на склад, вернувшись с киянкой и долотом. Секунд за десять было пробито несколько дырок, и нижняя половина платья Эмили окрасилась пахучим пряным красным напитком, забористостью значительно превосходившим шато-о-рейли 1894 года на складе в десятке метров оттуда.

Мсье Ламбер, привлеченный ударами киянки, выбежал из конторы и попытался успокоить мадам Эмили, представив ситуацию в исторической перспективе. Он рассказал ей о vins d'aide,[149]как их называют, и о приготовлении вина на le goût anglais,[150]как выражаются в Медоке, и что вино, которое английский джентльмен пил за своим обедом, крайне редко оставалось тем же напитком, который покинул тот или иной виноградник за несколько месяцев или лет до того, как бутылка была откупорена. Он поведал о беникарло, испанском зелье.

Недоверие Эмили было как жар каленого железа.

— Мсье Ламбер, я вас не понимаю. В прошлом вы читали мне суровые нотации о чистоте медокских виноградников, о том, как французские лозы не должны разбавляться американскими чубуками. И тем не менее вы, ничтоже сумняшеся, вливаете бочки… бочки вот этого в вино, полученное от этих же лоз.

— Мадам Эмили, разрешите мне выразить это иначе. — Его тон стал отеческим, почти тоном священника. — Какое из медокских вин лучшее?

— Шато-латур.

— Знаком ли вам глагол hermitager?

— Нет.

Ее лексикон в этот день безусловно пополнялся.

— Его употребляют, когда вино Эрмитажа, вино долины Роны, как вам, может быть, известно, добавляют в красное бордо. Придавая ему весомость. Подчеркивая его достоинства.

— Так делают в Латуре?

— Возможно, это происходит не в самом Шато. Негоциант, поставщик, укупорщик… — Руки мсье Ламбера очертили заговор благой необходимости. — В плохие годы это приходится делать. Так всегда делалось. Об этом все знают.