Теперь темнеет рано, кислород струится над улицами и проспектами, над всем этим неоновым беспределом: даже если снимешь очки, вытащишь из глаз контактные линзы, неоновые чёртики продолжают плясать перед глазами. Кислород загустевает до состояния кленового сиропа, только троллейбусы в состоянии протаранить толщу густого и грустного сиропа, который подкрадывается к освещённым окнам и глядит в освещённые окна.

Ты распадаешься на наблюдателя и ведомого, дежурная аптека подмигивает зелёным крестом, и ты идёшь дальше, странная штука – время, оно как ветер – берётся из ничего, из «просто так» и однажды начинает затвердевать, как кислород или вечер, дырявой шалью накинутый на жилые и нежилые кварталы.

Мы уже знаём всё про сто оттенков грусти, но не перестаём удивляться новым её оттенкам, вода в стакане после бессонной ночи меняет вкус, к ней примешивается ситцевое небо за оконной рамой, телевизионные антенны на доме напротив взбалтывают коктейль невиданной до этого момента тоски, листья летят вперемешку с письмами от умерших людей, дети идут в школу, отцы прокашливаются в ванной комнате.

Обратная перспектива приводит к тотальному сужению дороги, которого сначала не замечаешь, а когда заметишь, то будет уже поздно, и поделать ничего нельзя, и вернуться невозможно, бреешься утром и смотришь на себя в зеркало.

В раковине остаются твои волосы, цепляются за гладкий фаянс, не хотят быть смытыми безвозвратно, приходится проводить рукой по холодной поверхности раковины, словно заговаривая будущее ненастье, его не избежать, не избежать, пока лежал – думал, а вот с понедельника, а вот если так, а вот если этак, но, сами знаете, скоро зима и всё такое…

23

Операция по извлечению денег из депозитария оказывается на редкость банальной. Тупой. Пришёл, увидел, победил. Накануне они с Даной несколько раз прошлись по плану хранилища.

Дана объяснила, куда идти, где заворачивать, где останавливаться и ждать, кому какую бумагу подписывать. Да, подпись они тоже достаточно долго тренировались подделывать.

Благо, у Безбородова оказалась несложная закорючка человека, привыкшего подписывать огромные массивы бумаг. Или это корпоративный снобизм вынуждал его быть проще во всём, в чём только можно?

Несколько раз Гагарин ловит себя на сравнении с Даниным мужем. Его богатство и влиятельность кажутся незыблемыми, изначально данными. Признаки престижа въелись в его кожу так, что невозможно представить Юрия Александровича Безбородова без атрибутов власти.

А ведь тоже наш, не из дворян, родом из СССР, из родной панельной пятиэтажки. Тоже ведь всему этому обучался (обучился, значит), научился чужеродность эту капиталистическую впитывать. Впитал. А она, родимая, как по нему сшита!

Большого ума человек…

Гагарину было бы интересно поговорить с ним про это превращение в состоятельного человека. Правда, Олег не учитывает, что говорить с ним Юрий Александрович бы не стал, несмотря на все очевидные и неочевидные медицинские заслуги. Хотя как знать, как знать…

Олег прикуривает сигарету, затягивается.

Безбородов – человек занятой, пустяками не занимается. Единственное место, где они могли встретиться на равных, – реанимационное отделение, куда Юрий Александрович попал не по своей воле, а Олег Евгеньевич – как раз по своей.

И если бы Безбородов не решил, что погибает, если бы не испугался унести в могилу тайну тайного счёта, тогда бы и ходил Гагарин в своих обносках стиля «Кэмел» до самой старости, пенсии и смерти. Но судьба оказалась остроумнее и хитрее, чем думалось им обоим.

24

Пришёл, увидел, победил. Мандражировал, конечно, чего скрывать. Перед выходом выпил несколько таблеток успокоительного. И вот окончательно успокоился. Кавбой Мальборо да и только.

Гагарин снова затягивается, щурится яркому свету неоновой лампы – перед ним на зеркальном столике лежит богатство, аккуратно рассованное по пачкам. Вокруг столика скачет хмельная Дана с початой бутылкой дорогущего Бургундского (уже, между прочим, второй), радуется, песенки поет, Олежку нацеловывает.

Вот и Олег пьянеет от свалившихся на него волнений, нешуточного испытания, война нервов, можно сказать. Плюс успокоительное, конечно, пьянит, соединяясь с вином в гремучую смесь.

Он даже и не думал, что всё выйдет так… попросту. Воображение рисовало чёрт знает что, Голливуд! А нужно-то было всего лишь спокойствия набраться. Чтобы не спешить, когда не надо. Чтобы идти медленно и печально, обдумывая каждый последующий шаг.

Концентрация потребовалась невероятная, Олег уже отвык от такой степени сосредоточенности, последний раз нечто подобное испытывал в аспирантуре, когда перед защитой кандидатской экзамены сдавать пришлось. Так вот, оказывается, грабануть банк намного проще, чем сдать ленинско-марксистскую философию! Даже обидно…

Может, и наследил, накосячил, но пока без особенных последствий. Да и вообще, следует ли удачу пугать? Ещё испугается. Тьфу-тьфу-тьфу и не сглазить. Лучше уж так, буднично. Не как в кино.

25

– И что, подруга, как мы теперь с тобой эти богатства поделим?

– А никак, забирай их, как говорится, целиком и полностью. Дело сделано, и теперь, знаешь, сами деньги меня не очень интересуют.

– Ну ты просто Настасья Филипповна какая-то. Как же не интересуют? А кто говорил, что средства для ведения хозяйства кончаются?

– Говорила. Так оно и есть. Буду брать у тебя по мере надобности. Когда возникнет какая необходимость, выдавай мне, Гагарин, наличности столько, чтобы на все мои прихоти и капризы хватало.

– Ты это серьезно?

– Вполне. У меня много денег. Очень много. Не меньше, чем у тебя или у Безбородова.

– Тогда зачем вся эта бондиана тебе понадобилась?

– А кураж поймала. Чтобы жизнь сказочнее показалась.

– Ну и как, показалась?

– А то. Я, можно сказать, испытать тебя хотела. Какой ты в деле. Вдруг у тебя кишка тонка.

– Ну и как, испытала?

– А то! – Дана допила бутылку и бросила её в угол. – Задание выполнено успешно. Крутые парни не танцуют. Ты, Гагарин, мой размерчик. Мой форматец.

В теле Олега растекается теплая пустота. Ему приятно. Но где-то на дне прорезается тревога: потому что так не бывает.

– Что же дальше, Дана? После этого испытания?

– Ой, да я ещё не придумала… А ничего! Будем и дальше жить и радоваться. Жить и радоваться.

– Ну иди сюда, я сейчас тебя так порадую.

– Иду-иду. Вся тебе готовая. Мы же теперь с тобой повязанные. Как Бонни и Клайд. В одной теперь лодке, понимаешь ли ты это, Олежка?

– Ну ты даёшь, подруга… – Гагарин разводит руками. – Та ещё штучка…