— Неужели не ясно! Его взял дымок.

— Но куда же оно девалось?

— Откуда, по-твоему, мне это знать, черт побери?

Бесполезны были все мои упорные попытки получить рациональное объяснение. Я сказал, что вовсе не желаю спорить и задавать дурацкие вопросы, но если я соглашусь с мыслью, что можно потерять свое тело, то я попросту потеряю рассудок.

Он сказал, что я как всегда преувеличиваю и что от дымка я не теряю и не потеряю ничего.

Вторник, 28 января 1964

Я спросил, что будет, если дать дымок кому-нибудь, кто захочет его попробовать. Он безапелляционно сказал, что дать дымок кому угодно — все равно что убить его, потому что у него не будет руководителя. Я попросил объяснить, что он имеет в виду. Он обронил, что я нахожусь здесь, живой и здоровый, только потому, что он меня вытащил, восстановив мое тело. Иначе мне бы никогда не вернуться.

— Как же ты все-таки восстановил мое тело?

— Об этом как-нибудь потом, когда ты научишься все это делать самостоятельно. Вот почему я хочу, чтобы ты научился как можно большему, пока я рядом с тобой. Ты потерял достаточно много времени на свои дурацкие вопросы о всякой чепухе. Хотя, может быть, это в самом деле не твоя судьба — научиться всему, что дает дымок.

— Ну, и что же я тогда буду делать?

— Пусть дымок даст тебе столько знания, сколько ты сможешь взять.

— Выходит, дымок тоже учит?

— Конечно, он учит!

— Учит так же, как Мескалито?

— Нет, дымок не такой учитель, как Мескалито. Он показывает другое.

— Что именно?

— Он показывает, как обращаться с его силой, и ты должен научиться принимать его так часто, как только сможешь.

— Твой союзник очень пугающий, дон Хуан. Это не было похоже ни на что, что я испытал раньше. Я думал, что сошел с ума.

Почему-то я не мог отвязаться от этой мысли, от мучительного воспоминания. Сравнивая дымок с предыдущими галлюциногенными опытами, я вновь и вновь приходил к выводу, что дымок просто сводит с ума.

Дон Хуан раскритиковал мое сравнение, сказав, что то, что я испытал, было его невообразимой силой. И для того чтобы ею управлять, сказал он, нужно жить сильной жизнью. Такая жизнь предполагает не только подготовительный период, но и общую позицию человека по отношению ко всем вещам после того, как он удостоверился в ее реальности и необходимости. Сила дымка, сказал он, такова, что человек может сравняться с ним только своей стойкостью, иначе его жизнь будет разбита вдребезги.

Я спросил, одинаково ли действие дымка на любого человека. Он сказал, что дымок преобразует, но не каждого.

— Тогда с какой стати он сделал это со мной?

— Это, я думаю, совершенно дурацкий вопрос. Ты послушно исполнял в должной последовательности все, что нужно, и в том, что дымок преобразовал тебя, нет никакого чуда.

Я еще раз попросил рассказать, как я выглядел. Мне хотелось это знать потому, что мысль о бестелесном существе, для него совершенно естественная, была для меня, разумеется, невыносимой. Он сказал, что, по правде говоря, смотреть на меня боялся; он чувствовал то же самое, что чувствовал, должно быть, его бенефактор, когда впервые курил сам дон Хуан.

— Почему ты боялся? Я был таким страшным? — спросил я.

— Мне никогда раньше не приходилось видеть кого-нибудь курящим.

— Ты не видел, как курил твой бенефактор?

— Нет.

— Ты никогда не видел даже себя самого?

— Как это, интересно знать?

— Ну, скажем, если бы курил перед зеркалом.

Он молча на меня вытаращился и замотал головой. Я опять спросил, можно ли смотреть при этом в зеркало. Если бы это и было возможным, сказал он, то совершенно бесполезно, потому что попросту, наверное, умрешь от страха, если не от чего-то другого. Я сказал:

— Значит, тогда в самом деле выглядишь устрашающе.

— Я сам всю жизнь гадал об этом, — сказал он, — и все же ничего не спрашивал и в зеркало не смотрел. Мне это и в голову не приходило.

— Но как же мне тогда узнать?

— Надо ждать, как ждал я, пока не передашь кому-нибудь дымок, — конечно, если когда-нибудь его освоишь. Тогда и увидишь, как при этом выглядит человек. Таково правило.

— А если я, скажем, буду курить перед фотоаппаратом и сам себя сфотографирую?

— Не знаю. Но думаю, что дымок обратится против тебя. А ты, похоже, находишь его столь безобидным, что считаешь, будто с ним можно играть.

Я сказал, что не собираюсь играть, но просто раньше он сам говорил, что дымок не требует определенных шагов, и я подумал, что не будет большого греха поинтересоваться, как ты при этом выглядишь. Он возразил, что имел в виду отсутствие необходимости соблюдать, в отличие от «травы дьявола», определенный порядок действий; однако дымок, разумеется, требует должного к себе отношения. В этом смысле правило не знает исключений. Например, не имеет значения, какой ингредиент собран в первую очередь, если вся смесь составлена правильно.

Я спросил, не будет ли вреда, если я расскажу кому-нибудь то, что пережил. Он ответил, что разглашению не подлежит следующее: как готовить и использовать курительную смесь, как себя вести и как возвращаться; все остальное неважно.

Глава 8

Моя последняя встреча с Мескалито длилась четыре дня и состояла соответственно из четырех сессий. На языке дона Хуана это называлось «митота». В пейотной церемонии принимали участие ученики peyoteros (то есть люди, имеющие опыт в обращении с пейотом) — двое мужчин в возрасте примерно дона Хуана, один из которых был ведущим. Кроме меня было еще четверо молодых людей.

Церемония происходила в мексиканском штате Чиуауа, вблизи техасской границы, и сводилась к пению и приему пейота в ночное время. Днем приходили женщины и приносили воду; каждый день съедалось лишь символическое количество ритуальной пищи.

Суббота, 12 сентября 1964

В первую ночь церемонии, в четверг, 3 сентября, я сжевал восемь батончиков пейота. Результата я не заметил — возможно, он был очень слабый. Всю ночь я сидел с открытыми глазами — так было легче. Я не спал и не чувствовал усталости. К самому концу сессии пение стало совершенно необычным.