Содержание обитательниц генеральского гарема было чрезвычайно строгим. Для прогулки им предоставлялась возможность только ненадолго и под бдительным присмотром выходить в сад, примыкавший к флигелю, никогда не покидая его территории. Если случалось сопровождать своего господина в поездках, то девушек перевозили в наглухо закрытых фургонах. Они не имели права видеться даже с родителями, и всем вообще крестьянам и дворовым было строжайше запрещено проходить поблизости от здания гарема. Тех, кто не только что смел пройти под окнами невольниц, но и просто поклониться им издали — жестоко наказывали.

Быт генеральской усадьбы не просто строг и нравственно испорчен — он вызывающе, воинствующе развратен. Помещик пользуется физической доступностью подневольных женщин, но в первую очередь пытается растлить их внутренне, растоптать и разрушить духовные барьеры, и делает это с демоническим упорством. Беря в свой гарем двух крестьянок — родных сестер, Измайлов принуждает их вместе, на глазах друг у друга «переносить свой позор». А наказывает он своих наложниц не за действительные проступки, даже не за сопротивление его домогательствам, а за попытки противостоять духовному насилию. Авдотью Коноплеву он собственноручно избивает за «нежелание идти к столу барскому, когда барин говорил тут непристойные речи». Ольга Шелупенкова также была таскана за волосы за то, что не хотела слушать барские «неблагопристойные речи». А Марья Хомякова была высечена плетьми потому только, что «покраснела от срамных слов барина»…

Измайлов подвергал своих наложниц и более серьезным наказаниям. Их жестоко пороли кнутом, одевали на шею рогатку, ссылали на тяжелые работы и проч.

Нимфодору Хорошевскую, или, как Измайлов звал ее, Нимфу, он растлил, когда ей было менее 14 лет. Причем разгневавшись за что-то, он подверг девушку целому ряду жестоких наказаний: «сначала высекли ее плетью, потом арапником и в продолжение двух дней семь раз ее секли. После этих наказаний три месяца находилась она по прежнему в запертом гареме усадьбы, и во все это время была наложницей барина…» Наконец, ей обрили половину головы и сослали на поташный завод, где она провела в каторжной работе семь лет.

Но следователями было выяснено совершенно шокировавшее их обстоятельство, что родилась Нимфодора в то время, как ее мать сама была наложницей и содержалась взаперти в генеральском гареме. Таким образом, эта несчастная девушка оказывается еще и побочной дочерью Измайлова! А ее брат, также незаконнорожденный сын генерала, Лев Хорошевский — служил в «казачках» в господской дворне.

Сколько в действительности у Измайлова было детей, так и не установлено. Одни из них сразу после рождения терялись среди безликой дворни. В других случаях беременную от помещика женщину отдавали замуж за какого-нибудь крестьянина.

Сам Измайлов признавал своими настоящими детьми только троих. Хотя в разное время это число менялось. Например, Лев Хорошевский до девятилетнего возраста воспитывался в господских комнатах. К нему была приставлена прислуга, и он рос настоящим барчонком. Генерал показывал его гостям и заявлял: «Вот это так настоящий мой сын». Но в одно мгновение по какой-то барской блажи все изменилось, и участь ребенка была решена — он превратился в обычного дворового слугу. Причем подобным же образом складывалась судба еще нескольких сыновей Измайлова. Николай Нагаев также воспитывался барчонком до семи лет, за ним ухаживали няньки и кормилицы, удовлетворялся любой его каприз, но потом, когда в немилость попала его мать, и он был удален из господской половины и «разделил решительно во всем общую долю хитровщинских дворовых». Повзрослев, он был назначен писарем. Евграф Лошаков прожил на положении любимого сына сумасбродного генерала и вовсе до 12-летнего возраста, а потом оказался в рядах самых отверженных и бесправных обитателей этой усадьбы, так что не имел даже обуви и выпрашивал у других обноски, а с весны до глубокой осени ходил босым. При этом другой сын Измайлова, Дмитрий, представляет собой удивительно счастливое исключение. Каким-то чудом он избежал повторения трагической судьбы остальных братьев и после смерти отца по его завещанию получил огромное состояние — несколько сотен тысяч рублей ассигнациями и большой дом в Москве…

Так, Лев Измайлов убедительно доказывал, что в условиях российской крепостной действительности сумасбродный план гвардейского офицера, собиравшегося разводить и затем продавать собственных детей от крестьянок, не только не являлся анекдотом, но был совершенно реален. Отличие состояло в том, что богатый генерал не имел в разврате никаких меркантильных целей и стремился только к удовлетворению своих страстей.

* * *

Одним из самых распространенных развлечений дворянского общества со второй половины XVIII столетия становится театр. Начавшись как забава, очень скоро увлечение театральными представлениями приобретает характер настоящей страсти. Однако, как и во всем дворянском быте эпохи крепостничества, и здесь понятие собственности, определение «свое» имеет решающее значение. Театр, конечно, хорош, но престижнее всего иметь именно собственный театр, своих актеров. Это было предметом для настоящей гордости — очевидец вспоминал, как один из таких доморощенных театралов, не сдержав распиравшего его восторга во время представления у себя в усадьбе, вскочил с места, воскликнув: «Это всемои дворовые ребята!» Другой владелец собственного театра, помещик Кологривов, нежелание посещать чужие представления объяснял с обезоруживающей искренностью: «У меня на сцене, как я приду посмотреть, все актеры и певчие раскланиваются, к вам же приедешь в театр, никто меня не заметит и не раскланяется…»

Служению искусству всецело посвящают себя аристократы и бедные помещики, не жалея ни средств, ни сил для воплощения своей мечты. Громкой славой пользовались театры Шереметева, Апраксина, Дурасова. На представлениях во дворце графа С. Апраксина собирался весь цвет московской знати, и там действительно было на что посмотреть. Перед зрителями многолюдная массовка изображала целые армии. На сцену выбегали по ходу действия живые лошади и даже олени, за кулисами гремели рога, трубы, слышался оглушительный лай охотничих собачьих свор… Кроме крепостных артистов у Апраксина в спектаклях принимали участие иностранные театральные знаменитости, актеры императорского театра и даже знатные москвичи-любители, такие как А.М. Пушкин и Ф.Ф. Кокошкин.

В подмосковном селе Люблино помещика Н. А. Дурасова давались еще более впечатляющие представления. Англичанка Мэри Вильмот, побывавшая на одном из дурасовских спектаклей, была сначала поражена роскошью декораций, костюмов и многолюдностью оркестра и актеров на сцене, а потом еще более — извинениями хозяина за бедность постановки, вынужденную тем, что большинство артистов находятся на полевых работах, и та «горсть людей», которых она видит (а их было по ее наблюдениям не меньше сотни), это, к сожалению, все, что успели собрать за короткое время.

У графа Шереметева было три театра — один в Москве и два в подмосковных селах Останкино и Кусково. Исключительное богатство Шереметевых позволило им и театральное дело поставить столь широко, что слава их представлений затмила домашние спектакли всех остальных владельцев.