Крепостное право и законодательство Российской империи

Торговля людьми в России с начала XVIII и до середины XIX столетий была совершенно обыкновенным делом. Владельцы продавали крепостных крестьян точно так же, как любое другое имущество, давая объявления об этом в газетах или приводя свой живой товар на рынки. Читатель «Московских ведомостей» встречал на страницах такие объявления: «Продаются за излишеством дворовые люди: сапожник 22 лет, жена ж его прачка. Цена оному 500 рублей. Другой рещик 20 лет с женою, а жена его хорошая прачка, также и белье шьет хорошо. И цена оному 400 рублей. Видеть их могут на Остоженке, под № 309… Продаются шесть серых молодых лошадей легких пород, хорошо выезжанных в хомутах, которым последняя цена 1200 рублей. Видеть их можно на Малой Никитской в приходе Старого Вознесения…»

Николай Тургенев писал о публичной торговле крепостными, что «торг сей простирался до того, что даже в Санкт-Петербург привозили людей целыми барками для продажи». Кроме петербургского крупные невольничьи рынки существовали в Москве, Нижнем Новгороде, Самаре. Один старый дворовый рассказывал незадолго перед крестьянской реформой: «Бывало, наша барыня отберет парней да девок человек тридцать, мы посажаем их на тройки, да и повезем на Урюпинскую ярмарку продавать. Сделаем там, на ярмарке, палатку, да и продаем их. Больше все покупали армяне… Каждый год мы возили. Уж сколько вою бывало на селе, как начнет барыня собираться в Урюпино»…

В XVII веке на Руси существовал забытый во времена крепостного права закон, по которому холоп-иноверец, принявший православие, получал свободу. В Российской империи русских православных людей толпами продавали иноверцам, которые увозили своих рабов в Турцию и на Ближний Восток. Сербский эмигрант Савва Текели, проезжая Тулу, увидел на центральной площади города около 40 нарядно одетых девушек, стоявших особняком. На вопрос серба о том, что они тут делают, проводник ответил односложно: «Продаются». — «Разве люди продаются, как скотина?» — спросил изумленный Текели. На что собеседник сказал, что в России крепостные люди не имеют ничего, кроме души: «Помещик может продать мужа от жены, жену от мужа, детей от родителей, избу, корову, даже и одежду их может продать».

Далее в своих записках этот благородный серб, узнавший за время своего путешествия о крепостной России много нового для себя, с искренним возмущением пишет, что «бывают такие негодяи, которые ставят на карту своего крепостного и проигрывают его». Проигрыш людей в карты действительно был одним из популярных среди дворян способов отчуждения своей «крещеной собственности». Причем проигрывали и целые поместья, и людей поодиночке. Декабрист Д. Якушкин, описывая своих знакомых соседей-помещиков, вспоминал: «Ближайший из них, Жигалов, имевший всего 60 душ, разъезжал в коляске и имел огромную стаю гончих и борзых собак; зато крестьяне его умирали почти с голоду и часто, ушедши тайком с полевой работы, приходили ко мне и моим крестьянам просить милостыню. Однажды к этому Жигалову приехал Лимохин и проиграл ему в карты свою коляску, четверню лошадей и бывших с ним кучера, форейтора и лакея; стали играть на горничную девку, и Лимохин отыгрался».

Цена на крепостных людей, как и на любой другой товар, никогда не была постоянной. При Елизавете Петровне, в 40-е — 50-е годы XVIII века, средняя цена «души» в Российской империи равнялась тридцати рублям. Затем, к 80-м годам, цена подросла до ста рублей и продолжала повышаться. Из объявления в «Московских ведомостях», опубликованного в 1800 году и приведенного в начале главы, видно, что стоимость каждого из продаваемых людей в супружеских парах — 200–250 рублей и практически равна стоимости молодой лошади. В Петербурге и в Москве цена на людей была выше, чем в остальных губерниях, и на рубеже веков составляла в среднем 200–300 рублей за «душу».

Конечно, бывали исключения, и достаточно многочисленные. Хорошо обученную актрису, молодую и приятной внешности, могли оценить и в две тысячи рублей, и дороже.

Потемкинкупил у графа Разумовского оркестр за 40 000 рублей, а за одну «комедиантку» было заплачено 5000 рублей. Но псари-охотники за породистого щенка платили еще дороже — до 10 000 рублей. Получалось, что при обычной цене за дворовую «девку» в 200 рублей — пятьдесят крепостных девушек стоили столько же, сколько одна редкая охотничья сука. Заядлые любители звериной травли за прославившуюся на охоте борзую отдавали целые многонаселенные деревни.

Императорское правительство также принимало участие в этой торговле людьми. В 1806 году владелец труппы крепостных актеров, А.Е. Столыпин, выставил их на продажу за 42 000 рублей. Обер-камергер А.А. Нарышкин, узнав об этом, а также о желании самих артистов лучше быть купленными в казну, чем достаться в собственность другому помещику, обратился к Александру I, рекомендуя выкупить столыпинскую труппу для императорской сцены. Выгодность такой покупки камергер объяснял достаточно прагматично: «Умеренность цены за людей образованных в своем искусстве, польза и самая необходимость театра… требуют непременной покупки оных». Император был не против, но считал цену несколько завышенной. Поторговавшись, Столыпин уступил 10 000, и сделка состоялась за 32 000 рублей.

Без сомнения, в данном случае крепостные артисты могли быть счастливы, освободившись от власти помещика и получив возможность играть на сцене императорского театра. Но государственная власть, участвуя в купле-продаже людей, тем самым своим авторитетом упрочивала это социальное зло на будущее. Вообще одной из основных внутренних особенностей российской действительности эпохи крепостного права было очевидное противоречие между либеральными заявлениями, намерениями и даже некоторыми ограничительными мерами правительства, с одной стороны, и одновременным неуклонным усилением проявлений рабства в реальной жизни страны — с другой.

К концу своего правления Александр I выразил неудовольствие, что в его государстве людьми торгуют, подобно скотине, продавая их как часть имения или вовсе без земли — «на своз», поштучно, с разделением семей: детей от родителей, мужей от жен. Александр Павлович был убежден, что, хотя закон, разрешающий такое бесчеловечное злоупотребление, и был когда-то издан, но что он уже давно отменен другими постановлениями, воспрещающими эти продажи. По представлению императора сенат был вынужден заняться изучением вопроса.

Основа крепостных взаимоотношений между господином и зависимым крестьянством предполагает нерасторжимую связь земледельца с возделываемым участком. Возможность продажи крестьянина без земли и с разделением семейства — бесспорное свидетельство уже не крепостной зависимости, а рабского состояния. И действительно, к этому времени — к двадцатым годам XIX века — систему социальных отношений в России все единогласно, от чиновников до вольнодумцев, признавали рабством. Как же оно возникло? На этот вопрос необходимо было дать ответ. Результатом работы сенатской комиссии стал неутешительный вывод о том, что вся юридеческая база так называемого крепостного права крайне непоследовательна и противоречива. В ней трудно отыскать конкретные постановления и законодательные акты, утверждающие такие наиболее болезненные проявления крепостной зависимости, как продажа людей порознь и без земли, а также позволяющие помещикам вмешиваться в браки и личную жизнь крепостных. Вместо этого существовало немало декларативных заявлений о помещичьих привелегиях, таких, как Манифест о вольности дворянской и Жалованная грамота российскому дворянству, из которых только косвенным образом следуют и права, однако нигде определенно и подробно не прописанные.