— Stop it![113]— хрипло крикнула Патриша. — Мой муж все равно найдет вас, и вы мне заплатите дорогой ценой за это унижение. Никогда не выйдете из тюрьмы.

— Вначале следует туда попасть, — спокойно сказал Генрих и, не церемонясь, поставил свою ногу на спину миссис. — Так тебе удобней, бэби? — спросил он Алис, которая трудилась уже над ушами миссис, вынимая из них серьги…

— Подонки, — прошипела миссис.

— Заткнись! — сказала девчонка и, приподняв голову миссис за ухо, наградила ее звонкой пощечиной. — Жопа!

Рыдания осознавшей наконец полное свое бессилие американки заглушил толстый ковер…

39

Случилось то, чего ни Генрих, ни Алис не ожидали. А именно, в одном из чемоданов миссис они обнаружили тщательно заклеенную картонную коробку, надорвав которую увидали плотную массу зеленых американских банковских билетов. Считать билеты Генрих не стал. Радуясь неожиданной находке, он и Алис срочно бросились привязывать миссис к дверям ванной, а белл-боя к двери спальни.

Веревки, захваченной запасливым Суперменом, оказалось недостаточно, и им пришлось разрезать постельные простыни. Привязав жертвы так прочно, как они могли, сунув им во рты по доброму куску полотенца — при этом Генрих извинился перед белл-боем, тот понимающе кивнул, — Генрих и Алис положили добычу в пластиковый пакет, найденный среди вещей американки, и покинули сцену преступления.

— Откуда столько денег? — спросила девчонка, когда они оказались на улице. Она забежала чуть вперед и заглянула в глаза Супермену.

— Понятия не имею. Там тысячи… Может быть, она собиралась что-то купить в Париже, за что ее попросили заплатить только «жидкими» деньгами.

— Но что? — спросила девчонка.

— Обычно люди платят «жидкими» за не очень легальные вещи: оружие, наркотики, может быть, краденые произведения искусства… Не знаю, по-моему, мы ограбили грабительницу…

— Мы теперь такие богатые! — Девчонка развеселилась. — Что мы станем делать со всеми этими деньгами, Генри? Может, нам поехать куда-нибудь, может быть, в Испанию, Супермен?

— Может быть, kid…

— Эй, — Алис остановилась. — Ты не рад?

— Я рад, kid, но у меня куда меньше желаний, чем у тебя, kid. Многие желания я израсходовал, другие же просто сгнили по причине времени, слишком долго я их не мог реализовать.

— Эй, — Алис тронула его за рукав. — Супермен не должен быть грустным, а у тебя грустные глаза, Генри. Перестань…

— Хорошо, — согласился Генрих. — Я хочу выпить, но вначале давай уедем подальше из этого района. — И Супермен остановил сворачивающее пустое такси.

40

Оказалось, что только восьмой час вечера. На пляс Сент-Оппортюн, куда они попали по просьбе Алис, девчонка бросила Супермена в кафе, а сама умчалась, как она объявила, «по делу» — повидать своих панк-приятелей, оказалось, что на пляс Сент-Оппортюн у них штаб-квартира.

Генрих, верный своему правилу не выспрашивать у девчонки ее секреты — нужно будет, расскажет сама, — сидел за столиком и пил кальвадос. Как все одинокие люди, он приобрел привычку к одиночеству случайно, но, приобретя привычку против своей воли, Генрих вдруг с удивлением обнаружил, что привычка сделалась потребностью. Как ни приятно и даже лестно ему было общество девчонки, оказалось, что очень приятно и грустно сидеть сейчас в кафе, опускать кусочки сахара глубоко в рюмку с кальвадосом, сосать алкогольный сахар и думать. Собственно, Генрих не собирался ничего решать, перерешать, найти ответ на беспокоящую его жизненную проблему, нет… Ему просто нужно было опять взглянуть на мир глазами одинокого человека.

«Собственно, одиночество и есть нормальное состояние человека, — думал Генрих. — Неодиночество, чье-то постоянное присутствие рядом есть ненормальное состояние, — это были мысли, которые Генрих не мог разделить с Алис. Пятнадцатилетний человек не сможет этого понять. — Находясь с девчонкой, я потерял чувство магического. Чувство таинственного в жизни, — пытался подыскать определение Генрих. — Может быть, мои еженощные прогулки по ночным городам мира, одинокие, крадущиеся прогулки, не были поступками нормального человека, но какую таинственность излучали лондонские и парижские улочки, как блестели камни, как скрипели лестницы, ведущие на глухие этажи. Какое чувство жизни пронизывало меня… Теперь, с девчонкой, я уже не тот, я, безусловно, здоровее, часть безумия покинула меня от общения с нею, но мир как бы взял и изъял секрет из моей жизни в наказание. Что-то исчезло, мир стал плоским, когда другой человек, девчонка — самка и товарищ — вошла в мою жизнь… И Юрия мне было просто убить, никакой магии и никакого чувства преступления не было в этом убийстве. Даже в таком крайнем действии, как убийство. Из-за присутствия девчонки. Если бы я убил Юрия один, я бы все почувствовал…»

Супермен перевел глаза в зал кафе, люди были заняты обычными своими занятиями — целовалась парочка, о чем-то оживленно беседовали две пожилые матроны с бокалами пива в руках, юноша в кожаной куртке озабоченно посматривал на часы. Генрих же сидел и вспоминал детали убийства, которое совершил он… Генрих подумал, что никто из них, если спросить, не догадается, о чем думает средних лет мужик с военной выправкой.

«Я убил Юрия и не получил ничего взамен, — вернулся Супермен к своим необычным размышлениям. — Однако что я хотел получить? Удовольствие?» Нет-нет, не удовольствия искал Генрих, ему хотелось, может быть, вернуть таинственность жизни, ее аромат, ее секрет. Может быть, вглядевшись в нехотение жертвы умирать, он, Генрих, захотел бы жить? «Я скомкал это убийство, я даже не увидел его лица в момент… В священный момент… Не было ничего священного. Разочарование — вот слово. Я разочарован, что человек — не священное животное. Что я убил, и ничего не случилось… Я настоящий сын европейской цивилизации, — вздохнул Супермен, ему даже стало стыдно за свои размышления. — Вон в Латинской Америке тысячи людей убивают друг друга, и даже не на войне… В том же Сальвадоре войска хунты выводят ночью из домов крестьян, подозреваемых в поддержке террористов, и — бам! бам! — утром дюжина трупов валяется на обочине дороги. И они, лейтенанты, солдаты, полковники, не теряются в мыслях по поводу, священное ли животное человек. Они знают, что нет, не священное. А вдруг, — подумал Генрих, — именно они-то и есть Супермены, а я просто истеричный продукт европейского индивидуализма? Может быть, лейтенант, пытавший ночью заключенных, утром с особенным удовольствием ест свой завтрак… И так грубо сияет и пышет глубинными чувствами в него мир! Кактусы мира, его песок и небо так глубоки и выразительны ему именно оттого, что он, отнимая жизнь, знает ее секрет — стоимость жизни. И, может быть, это мой мир плоский, а мир того лейтенанта объемен… Ебаное мое русское гуманитарное воспитание», — выручал Супермен свою осознаваемую слабость, второпях заканчивая сеанс размышлений. Второпях, потому что за стеклом кафе появилась чем-то довольная Алиска — черное пальто расстегнуто. Только что жаловавшийся на нее самому себе Генрих с удовольствием увидел Алис. Алиска, вдруг понял он, такая же, как тот латиноамериканский лейтенант. Из той же породы. Из тех, кто чувствует жизнь кожей. А Генрих… увы, он, кажется, только выдает себя за такового.