пулемёт и сотня небольших управляемых торпед, а у экипажа — стрелковое оружие. Основной экипаж состоял из пяти человек — единственного пилота, командира корабля, стрелка-радиста, десантника и бортинженера. В конкретном случае — меня.

Бортинженера ещё называли пассажиром, потому что ничего действительно важного он делать не мог — критические узлы защищались от взлома и взрывались, стоило в них залезть, а некритических узлов на космическом корабле почти не было. Поэтому бортинженер вёл журнал полёта, следил за космическим пейзажем и при необходимости мог заварить пробоину или подлечить одного из своих коллег. Ещё три места на челноке предназначались для боевой или спасательной группы, тут уж штатный десантник занимал место их командира.

Соболеву, а точнее — мне, повезло. Прежняя космическая программа, «Спираль-4», завершилась три года назад, началась новая, «Заря-1», космический флот меняли, убирая ненужный ручной труд, и всех космонавтов переучивали, а точнее, отучали делать то, что они делали раньше.

С понедельника я занимался тем, что на модели корабля переставлял блоки, включал и выключал системы очистки и рекуперации, а так же пытался на тренажёре пристыковать челнок к станции, не подающей признаков жизни. Как это делается, я не знал, но стоило отвлечься — специально подумать о чём-то постороннем, и руки сами находили то, что нужно. То, что у тела Соболева есть мышечная память, это я понял, когда разбросал дружков героя-любовника доктора Брумель. Тогда я отключился, и бил и калечил на автомате. Точно так же и с космическим кораблём.

«Не надо прислушиваться, как работает сердце», — говорил наш терапевт нервным пациентам, жалующимся на сердцебиение, — «оно прекрасно справится само, вы ему только мешаете.»

Я не мешал, думая об Алисе Нестеровой. Несмотря на предостережения отчима, у нас с ней всё развивалось, как и других нормальных пар. Сначала поругались, потом переспали, и теперь налаживали отношения. Тут помогли телескоп и интернет, что бы там женщины не говорили, они любят умных мужчин и романтику, а что может быть романтичнее, чем звёзды, и эрудированный молодой человек, рассказывающий о созвездиях.

— Ты уснул? — Моисеев в один из таких моментов, объясняя нехитрое, если для чайников, устройство электрического двигателя, подозрительно на меня посмотрел. — Майор Соболев, отставить витать в облаках.

Борттехник был на одно звание старше меня, и поэтому иногда себе такие вот выпады позволял, а что, имел право. Тут я сам ступил, справедливо замечено, мечтать надо на тренажёре или в тире — стрелял Соболев получше меня, хоть я и тренировался в полицейском подвале иногда.

В занятиях с борттехником было одно «но», Моисеев с нами не летел. А кто остальные члены команды, я не знал, мой круг общения ограничивался Сайкиным, который, получив велосипед, настойчиво тянул меня в сторону мотоклуба, соседом по комнате — капитаном, прилетевшим с Байконура за новой партией двигателей, и, собственно, вот этим подполковником инженерной службы. Выпускать меня выпускали, но просто так, без дела, по улицам закрытого городка днём никто не шастал, и вечером — тем более, работали в три смены, а отдыхали на другом берегу Волги, там, где располагался новый циклотрон.

Телевизор я и дома-то не смотрю, а тут, с двенадцатью каналами, по которым передавали почти одно и тоже, смысла не было. Капитан, если появлялся, включал хоккей или бокс в записи, я лежал на кровати и листал на планшете бесконечные схемы, графики, инструкции и описания. Обыденность полётов в космос слегка нервировала, если в обычной реальности для этого требовались специальная подготовка и долгие годы обучения, здесь, похоже, любой желающий мог сесть за штурвал, нажать кнопку и почувствовать себя героем галактики.

Приезд генерала удачно разбавил середину недели, Моисеев с утра мучил меня физическими терминами, которые на автомате руками не соберёшь, а к вечеру устроил целый экзамен, который я, к моему собственному удивлению, не провалил. И пристыковался, и заменил блок управления в запаянном контейнере — там главное полярность контактов было соблюсти, и попасть штырьком в выступ. И на этом моё обучение почти закончилось.

— Теорию, майор, подучишь сам, вряд ли она тебе понадобится, — борттехник впервые за три дня ослабил узел галстука, — а так, для пассажира, ты на нормальном уровне. Пошли, отметим это, бахнем по сто пятьдесят армянского.

— Я на тебя, Гриша, только полюбоваться могу, — ответил ему, — потому что сам знаешь, я в завязке, и развязываться перед полётом не рискну. Но лимонаду за милую душу выхлебаю хоть бутылку.

— Да ну тебя, Соболев, — Моисеев махнул рукой досадливо, — я ж пошутил, мне твой Сайкин, если узнает, причиндалы оторвёт, гэбист хренов. Кстати, он тоже курс прошёл, к полёту готов.

— К какому полёту?

— Ты чего, Коля, он же с тобой летит, его параллельно готовят. Ну, блин, развели таинственность, экипаж уже сформирован, приказ на подписи.

— И кто остальные?

— А это, — борттехник хитро сощурился, — на трезвую голову я тебе сказать не могу, поэтому терпи, казак, всё равно атаманом не будешь. Знаешь, что у казаков твоего чина не было? У них есаул, то бишь капитан, а потом войсковой старшина, как я — подполковник. Так что без вариантов, майор, не быть тебе атаманом. Иди вон, на звёзды полюбуйся, и я тоже. На пять звёздочек.

(25). Сторона 2. 22 мая, пятница

(25). Сторона 2. 22 мая, пятница.

От улицы Дзержинского, где находилось главное здание КГБ, до отделов ЦК было рукой подать. Всего-то выйти на площадь того же самого Железного Феликса, пройти по Новой площади, и пройти к дому номер 4 по Старой площади. Десять минут неспешным шагом.

Полковник Ланская ходила быстро, и путь от подъезда 5 дома 1 на улице Дзержинского до восьмого подъезда дома ЦК, где располагалось бюро пропусков, проделала за пять минут, ничуть не запыхавшись. В бюро она показала удостоверение, дождалась, пока дежурный, из их же конторы, свяжется с нужным человеком, и по лестнице поднялась на третий этаж. Помощник секретаря ЦК при виде полковника кивнул головой на дверь.

— Левон Геворкович вас ждёт.

В кабинете куратора космической программы было душно — кондиционер работал изо всех сил, разгоняя прожаренный солнцем воздух, наглухо закрытые окна были закрыты тяжёлыми портьерами, но это не спасало, солнце находило лазейки. Аграмян сидел за столом, перелистывая бумаги, казалось, жара его ничуть не беспокоила.

— Садись, — кивнул он на кожаное кресло с высокими деревянными подлокотниками. — Погоди, доклад подпишу.

Он перевернул предпоследнюю страницу, потом всю пачку бумаги вернул на место, поставил на первом листе размашистую подпись и передал папку возникшему словно из ниоткуда помощнику.