занятия в черной шали с алыми розами. Как Марик понял, бывшая прима, не утратившая с возрастом царственных повадок. И со Светой они спелись в прямом и переносном смысле. Тяготился стажировкой только Марик. Ему не хватало нагрузки, он считал, что преступно мало времени тратит на занятия. Выходило от силы шесть-семь часов в неделю. Плюс ежевечерние посещения спектаклей с натяжкой можно было отнести к полезному времяпрепровождению. Особенно угнетало, что из Москвы регулярно звонил Мопс и сообщал: его дважды редакторы приглашали на телевизионные съемки, один раз — «Огонька» к Восьмому марта, второй раз какой-то передачи, несколько раз звали на концерты.

— Сидишь там, штаны протираешь, — ворчал Мопс. — А тут работа горит! Кому ты нужен в Италии? Смотри забудут тебя!

Что мог ответить на это Марик? Не скажет же он Владимиру Петровичу: «Извините, мне надоело, хочу домой, в телевизоре петь». Да его за такие фокусы не то что из консерватории выпрут. Его могут и на телевидение больше не пускать, и концерты перекрыть. Как не оправдавшему доверие недоучке.

— Ты почему такой грустный? — вдруг услышал он низкий женский голос.

Марик поднял взгляд и увидел Кармен. Насмешливые темные глаза с подводкой по кругу, как это модно у итальянок, но абсолютно чистая русская речь без намека на акцент. Она стояла за барной стойкой и улыбалась. Марик мог бы поклясться, что в начале вечера их обслуживал парень-итальянец.

— Петруччо пошел отлить, — хихикнула Кармен. — Мы меняемся. Что, никогда не видел девушку-бармена?

Марат много мог бы сказать, если бы язык не прилип к нёбу. Например, что он вообще не видел таких раскрепощенных и уверенных в себе девушек. В Республике девушки вели себя совершенно иначе, в разы тише и скромнее. В Москве он уже видел разных: и скромных, и «себе на уме», как он охарактеризовал их Светлану, и даже нахальных, пытающихся прорваться к нему за кулисы после концерта. Марат сторонился их всех, не зная, как себя правильно вести. Но Кармен брала инициативу в свои руки сразу и решительно.

— Так почему ты такой грустный?

— По родине скучаю, — признался Марат, думая о том, что его ответ не только честный, но заодно и идеологически правильный — Владимир Петрович был бы доволен. — Но как…

— Мама с папой дипломаты. — Кармен закатила глаза, как будто пересказ этой истории ей смертельно надоел. — Двадцать лет проработали в Италии, я родилась и закончила школу в Милане. Потом предки вышли на пенсию и вернулись в Союз. А я решила, что хочу остаться здесь. Да, я сволочь и эгоистка, папочка мне все это уже говорил. Ну какая есть, уж извините.

У Марика отвисла челюсть от такой непосредственности. И в то же время он был совершенно очарован.

— Ну что, налить тебе и твоим дружкам за счет заведения? Подставляйте рюмки!

«Дружки» уже минут пять внимательнейшим образом слушали их беседу и многозначительно перемигивались. Но рюмки, конечно же, подставили.

Кармен оставила Марату номер телефона и предложила звонить в любое время. Но, словно чувствуя, что стеснительный Марик вряд ли воспользуется ее предложением, вытребовала и его номер. Ну и что, что гостиница! Не позовут тебя, что ли?

А через несколько дней телефонного общения Марат понял, что нужно вести себя по-мужски, набрался смелости и пригласил Кармен в театр. Вторую контрамарку пришлось на время одолжить у Олега, все равно он своей почти не пользовался.

— Что я тут не видела? — пожимала плечами Кармен, но все-таки честно высидела вместе с Маратом все три акта.

А потом сама остановила возле театра такси, и четвертый акт происходил уже в ее небольшой квартире на окраине Милана.

На следующий день маэстро Чинелли как-то странно посматривал на Марата, а потом заявил:

— Очень хорошо понимаю вашу молодость, но извольте заниматься этим не накануне урока — вы, прошу прощения, не звучите. Мне кажется, наши уроки не так часты, чтобы вы не могли совмещать.

Марик покраснел до кончиков ушей. А Чинелли ехидно улыбался и покачивал головой, что-то еще бормоча под нос про молодость и глупость.

* * *

Их роман стремительно развивался. Марик все реже ночевал в гостинице с ребятами. К советам Чинелли он честно старался прислушиваться, но получалось не всегда — Кармен его график занятий совершенно не волновал. Она работала с двенадцати дня до полуночи, и Марат обычно приходил к ней в бар за несколько часов до закрытия. Они болтали, если народу было не очень много, а потом вместе уезжали к Кармен.

И зря старый маэстро ворчал! Теперь Марат не плелся на занятия, а летел, как на крыльях. Ему хотелось петь, хотелось творить, хотелось выучить не одну партию, а десяток! Он упросил Чинелли разучивать с ним дополнительно неаполитанские романсы о любви — к вечно хмурому Джованно он с подобной просьбой подойти не решился. Чинелли посмеялся, пошутил, что ему за это не платят, снова вогнав Марика в краску, но согласился.

Кармен к его вокальным опытам относилась скептически, а на его попытку спеть ей романс во время ночной прогулки по Милану заявила:

— Мама миа, не надо так орать! Люди уже спят! Сейчас еще карабинеры прибегут, чего доброго. Давай договоримся: поешь ты у себя в театре. На меня эти завывания не действуют. У меня к ним иммунитет.

— Иммунитет? — опешил Марат.

— Конечно. — Кармен нарочито широко зевнула, показывая, как ей скучно. — Мне ваше пение надоело до смерти! Все итальянцы поют, все разбираются в опере, все ездят тебе по ушам на свиданиях, падают на колени и дарят розы. Годами. Продолжая при этом жить с мамочкой и кушать только ее пасту на завтрак, обед и ужин.

Марат даже не знал, что ответить, но Кармен и не ждала ответа. Она обвила его шею руками, вовлекая Марика в поцелуй.

— Не уподобляйся им, мой рыцарь. К тому же у тебя отвратительный итальянский!

— Так научи!

— Вот заняться нам больше нечем! Ой, ладно, не смотри на меня так! Научу! Но только не сейчас, хорошо?

Но Кармен слово сдержала, они действительно стали заниматься итальянским, тем более что Марик оказался способным учеником — достаточно было просто говорить с ним по-итальянски, поясняя незнакомые слова и выражения. А правильный акцент он начал быстро копировать благодаря музыкальному слуху.

Жизнь улыбалась Марату во весь рот, и все-таки одно обстоятельство омрачало его счастье. Деньги. А точнее, их катастрофическое отсутствие. Пока они с ребятами жили студенческо-стажерской коммуной, им как-то удавалось сводить концы с концами, вскладчину покупая продукты и готовя на всех. Но