— Да есть, видать, на Обонежском ряде… Не знаю, уж и кто… одначе, браслетик такой, змейкой, я как-то раз на боярышне нашей видел, Ирине. Она как раз с вотчины дальней явилась. Может, там, на Обонежье, кто и мастерит… А что, времени там у них много, заняться нечем, — стеклодув хохотнул в усы.

— Ну, в такую даль уж не поеду, — Михаил засмеялся. — Возьму вот, на «белку», какие есть…

— Так я ж и говорю — выбирай, друже!

— А боярышня-то, Ирина ваша, красивая…

— Да уж, не дурна… Ты ее видал, что ль?

— Приходилось…

Вот тут Миша, похоже, ничуть не покривил душой, вспомнив ту девушку с Усть-Ижоры, красавицу в синем платье… И гопников. И браслет… Браслет.

— Правда, давненько уже ее не встречал, даже в церкви.

— Так на вотчине она дальней, на Долгом озере, в Обонежье. Редко бывает — в ино лето раз, два — Никодим-то Мирошкинич, боярин, ей братом родным приходится, а сама — вдовица. И погост там, на Долгом озере, от мужа покойного Ирине достался. Вот и хозяйствует. Она, боярышня-то, хоть и молода, а умом справна — не всяк мужик сравнится.

Миша покачал головой:

— И как же ей там не скучно-то? Почитай, в тех местах и людей-то нет, одни медведи да рыси.

— Ничего, — хохотнул Гермоген. — Живет как-то. Может, у ней какой другой там интерес имеется?! Она ведь не рассказывает.

— Да-а-а… Вкусный у тебя квасок.

— Так пей еще-то!

— Вот, благодарствую. Вкусно… А дорожка-то, видать, неблизкая…

— Уж не близкая… До Ладоги, потом по Сяси-реке, по Паше, а там уж дале — покажут. Погост-то не маленький.

— Так кто ж покажет, коли, сам говоришь, людей вокруг нет?

— Это не я, а ты говоришь. Есть там люди — весяне и наши, новгородцы.

Миша, хоть и вызнав, что было нужно, не спешил уходить. После того, как подмастерья разгрузили телегу, еще с полчеса потрепал языком со словоохотливым мастером… О том, что Гермоген зело поговорить любит, вызнал еще раньше, все у того же Симеона с Лубяницы.

Поговорили, обсудили и то, и се: и виды на урожай, и немцев, и шведов, и, уж как же без этого, недавно изгнанного с позором князя.

— Захватчив зело князь, да и горделив больно, — неодобрительно высказался стеклодув. — Правильно его прогнали.

— Зато ведь свеев разбил!

— Разбил, это верно. Так ведь мало ли их били?

В таком вот ключе и закончили разговор. Гермоген вернулся к своим делам, а Миша, всхлестнув вожжами, покатил со двора на Прусскую и дальше, к детинцу.

По обеим сторонам улицы, за частоколами, за дубовыми воротами, тянулись обширные боярские усадьбы с высокими хоромами, конюшнями, птичниками, яблоневыми и вишневыми садами. Хорошо жили бояре в Новгороде, уж куда как славно! Впрочем, боярам везде хорошо жить. Даже вот, на дальнем погосте — у чертей на куличках — в Обонежье, на Долгом озере. И как только боярышне там не скучно? Видать, прав Гермоген — есть у нее там какой-то свой интерес. Или — уже нету? И вообще ее на погосте нету…

Господи, уж, кажется, верную нитку нащупал… Верную!

Ов пожьре неводу своему, имъшю мъного (благодарственная жертва за богатый улов).

Цветник. Русская устная словесность

Нет, таки не вышло! Не захотели тысяцкий Якун и его сын Сбыслав отправлять доверенного своего рядовича к черту на куличики — в дальнюю долгоозерскую вотчину бояр Мирошкиничей. Нечего, мол, там делать, и в самом городе, чай, тайные порученья найдутся. К тем же Мирошкиничам на усадьбу ходок проделал — Онфима-песочника вместо — так давай, действуй и дальше. А дальний погост… Да черт с ним! Не там вовсе политика новгородская делается, не там…

А вот Мише-то как раз бы туда и надобно. Как вот только? Эх, кабы раньше про Долгое озеро знал — уехал бы вместе с парнями и Марьюшкой! Они ж тоже примерно в те места подались… да уж — знал бы…

Один выход — уйти от тысяцкого да пробираться самому по себе, с каким-нибудь купеческим караваном. А о караване том — на торгу спросить… или лучше у кого-нибудь из хороших знакомых… да хоть у тех же лодочников. Михаил так и сделал, уже ближе к вечеру — отпросился у Сбыслава: мол, по важным делам — к Мирошкиничам, да был таков. Ничто его на усадьбе тысяцкого Якуна не держало.

Однако следовало быть осторожным — конечно, вряд ли тысяцкий тут же отправит погоню за сбежавшим рядовичем, но и просто так побег не спустит — начнут искать. А где будут искать? В «родных» Мишиных местах — в Заволочье. А это не очень хорошо — ежели вовремя сообразят, могут и нагнать на полпути, — дальше-то дорожки разойдутся. Поэтому нужно было рассчитать так, чтобы покинуть усадьбу в день отплытия каравана.

Лодочники были на месте — жгли костерок, переговаривались, перед тем как разойтись по домам. Вечерело, и длинные тени крепостных стен и башен, подрагивая, ложились на серебристо-желтые волны Волхова, качающего на своей могучей спине ладьи и лодки. Онуфрий Весло уже ушел домой, а вот Онисим Ворон не торопился — сидел вместе с молодыми парнями вокруг костра, слушал какого-то плюгавого типа, взахлеб вещающего о кровавых проделках водяного.

— Ой, ой, сколь народу к себе утянул водяник-от! Несть числа! Вчерась — двух дев, Любомиры-вдовицы дочек, прям на глазах и утянул. Пошли с подружками купатися — глядь-поглядь — и нет их. Токмо хвост над водою махнул, стра-а-ашный…

— Знаю я Любомиру-вдову, — негромко подтвердил Онисим. — На Славковой живет. Сегодня видал — убивается… О, Миша! — заметив Михаила, лодочник приветливо махнул рукой. — Садись с нами, ушицы похлебай, послушай.

— Так от, водяник-то третьего дня на плесе трех отроков утащил — приблудные были отроки, никто об них и не плакал… Однако все ж жалко.

— А какой он из себя, водяник-то? — несмело полюбопытствовал один из парней. — Я вот его не видал…

— И слава Богу, что не видал, — Онисим Ворон усмехнулся и перекрестился… а следом за ним — и все, окромя рассказчика.

Вообще, странного вида он был, этот плюгавый мужичок с растрепанными — палею — волосами и редковатой козлиной бородкой. Одет в какую-то длинную сермягу, на шее — ожерелье из звериных клыков, на поясе — какие-то мелкие черепушки — то ли птичьи, то ли змеиные головы. Волхв, что ли? А, похоже, что так…

Рассказчик сделал паузу, принявшись прихлебывать из протянутой кем-то миски обжигающе-вкусное варево. И тут же посыпались вопросы:

— Что же, никак этого водяника не поймать? — спросил востроглазый парень с синюшными, будто вечно мерзнет, губами. — Ишь, озорует.

Плюгавец выплюнул в ладонь кость и презрительно усмехнулся:

— Поймать? Смотри, паря, кабы он тебя не поймал! Сжует, да выплюнет.