Феодоры присоединялось к имени Юстиниана. Весь Восток преклонился перед гением и фортуной дочери Акакия. Распутную женщину, позорившую константинопольский театр в присутствии бесчисленных зрителей, стали в том же самом городе чтить как императрицу и важные сановники, и православные епископы, и победоносные полководцы, и взятые в плен монархи.

Ее тирания. Кто придерживается мнения, что утрата целомудрия совершенно развращает ум женщины, тот охотно выслушает позорные обвинения, которыми личная зависть и народная ненависть оскорбляли Феодору, умалчивая о ее достоинствах, преувеличивая ее пороки и строго осуждая продажные или добровольные прегрешения юной распутницы. Из стыда или из презрения она нередко уклонялась от раболепных приветствий толпы, не любила показываться в столице и проводила большую часть года внутри дворцов и садов, красиво расположенных вдоль берегов Пропонтиды[603] и Боспора. Часы своего досуга она посвящала столько же предусмотрительной, сколько благодарной заботе о своей красоте, удовольствиям купания и обеденного стола, и продолжительной дремоте по утрам и по вечерам. Ее внутренние апартаменты были наполнены фаворитками и евнухами, интересы и страсти которых она удовлетворяла в ущерб справедливости; самые высокие государственные сановники теснились в ее мрачной и душной прихожей, и, когда после томительного ожидания наконец допускались к целованию ног Феодоры, им приходилось выносить, смотря по тому, в каком она была душевном настроении, или безмолвное высокомерие императрицы, или прихотливое легкомыслие комедиантки. Хищническую алчность, с которой она старалась накопить огромные богатства, можно извинить ее опасением, что в случае потери мужа ей не будет иного исхода, как вступить на престол или погибнуть. Но обвинение в жестокосердии, которое так трудно согласовать с более мягкими пороками ее юности, наложило неизгладимое пятно на ее память. Ее многочисленные шпионы ловили и усердно доносили ей о всех поступках, словах или взглядах, которые были оскорбительны для их госпожи. Виновных заключали в особые тюрьмы, недоступные для правосудия, и ходил слух, что их подвергали наказаниям и бичеваниям в присутствии женщины-тирана, которую не трогали никакие мольбы и которая не знала сострадания. Некоторые из этих несчастных погибали в пагубных для здоровья подземных темницах, а другие, лишившись физических сил, рассудка и состояния, выпускались на свободу, для того чтобы служить живыми памятниками ее мстительности, которая обыкновенно обрушивалась даже на детей тех, кто навлек на себя ее подозрение или злобу.

Ее добродетели… Имя Феодоры столько же, сколько имя самого Юстиниана, связано со всеми его благочестивыми и благотворительными учреждениями, а самое благотворное из этих учреждений может быть приписано состраданию императрицы к менее счастливым подругам ее юности, избравшим ремесло проституток по легкомысленному увлечению или под гнетом нужды. Один из дворцов на азиатском берегу Боспора был превращен в великолепный и обширный монастырь, и были назначены достаточные суммы для содержания пятисот женщин, которые были набраны на константинопольских улицах и в притонах разврата. В этом надежном и священном убежище они были обречены на вечное заточение, а благодарность раскаявшихся грешниц к великодушной добродетельнице, избавившей их от порока и нищеты, заставляла позабыть о тех из них, которые с отчаяния бросались в море. Сам Юстиниан восхвалял благоразумие Феодоры и приписывал изданные им законы мудрым советам своей достопочтенной супруги, которую он считал за дар Божества. Ее мужество обнаруживалось в то время, когда в народе вспыхивал мятеж, а во дворце все трепетали от страха. Что с момента своего вступления в брак с Юстинианом она не нарушала требований целомудрия, доказывается отсутствием обвинений со стороны непримиримых ее врагов, и, хотя дочь Акакия была пресыщена любовными наслаждениями, все-таки нельзя не отдать справедливость той душевной твердости, которая способна пожертвовать удовольствиями и привычками для удовлетворения более важных требований долга или личного интереса. Желание Феодоры иметь законного сына не сбылось, как она об этом ни молилась, а девочка, которая была единственным плодом ее брачной жизни, умерла в раннем детстве. Несмотря на эти обманутые надежды, ее владычество было прочно и абсолютно; благодаря искусству или личным достоинствам она сохранила любовь Юстиниана, а их ссоры всегда были гибельны для тех царедворцев, которые считали их серьезными. Ее здоровье, быть может, пострадало от распутной жизни, которую она вела в молодости, но оно всегда было хрупко, и доктора предписали ей пользование пифийскими теплыми ваннами. В этой поездке императрицу сопровождали преторианский префект, главный казначей, несколько комитов и патрициев и блестящая свита из четырех тысяч человек; большие дороги исправлялись при ее приближении; для ее помещения был выстроен дворец, а в то время, как она проезжала по Вифинии, она раздавала щедрые подаяния церквам, монастырям и госпиталям, для того чтобы там молили Небо о восстановлении ее здоровья.

…и смерть в июне 548 года. Наконец она умерла от рака на двадцать четвертом году своего супружества и на двадцать втором своего царствования, а ее супруг, который мог бы выбрать взамен развратной комедиантки самую непорочную и самую знатную из восточных девственниц, оплакивал эту потерю как ничем не вознаградимую.

II. Партии цирка… В древних публичных зрелищах усматривается одно существенное различие: самые знатные греки выступали в качестве действующих лиц, а римляне были лишь простыми зрителями. Олимпийское ристалище было открыто для богатства, личных достоинств и честолюбия, и если конкурент мог рассчитывать на свое личное искусство и ловкость, он мог идти по стезе Диомеда и Менелая и сам править своими лошадьми на бегу. Десять, двадцать, сорок колесниц участвовали в состязании; победитель получал в награду лавровый венок, а его личная слава, слава его семьи и родины воспевалась в лирических стихотворениях, более долговечных, чем памятники из бронзы и мрамора. Но в Риме не только сенатор, но даже не утративший чувства собственного достоинства простой гражданин постыдился бы выставить в цирке себя или своих лошадей. Игры устраивались на счет республики, должностных лиц и императоров, но вожжи оставлялись в руках рабов, и если доходы какого-нибудь популярного колесничника иногда превышали доходы адвоката, то на них следует смотреть как на результат народного безрассудства и как на щедрое вознаграждение унизительной профессии. Бега первоначально были не что иное, как состязание между двумя колесницами; возница одной из них был одет в белое платье, а возница другой — в красное; впоследствии были введены в употребление еще два цвета — светло-зеленый и голубовато-синий, а так как бег повторялся двадцать пять раз, то в один и тот же день участвовали в играх цирка по сто колесниц. Существование этих четырех партий скоро было признано легальным; им стали приписывать какое-то таинственное происхождение, а в случайно выбранных ими цветах усмотрели сходство с внешним видом природы в различные