Если бы из тебя не получился отменный вор, то вышел бы очень даже приличный барин. Мне даже нетрудно представить, как бы ты из зеков веревки вил.

— Что же ты в этот раз придумал, Тимоша? — хмуро поинтересовался Мулла.

— О! Идея проста, как и все гениальное. Ты же знаешь, как я вас с Лупатым люблю. А что говорит пословица? Кого люблю, того и бью. Вас двоих с двумя десятками самых горластых зеков я отправлю через все сучьи пересылки отсюда до Воркуты, и, если ты останешься в живых, тогда я поверю, что тебя бережет Аллах. Больше того, я сам сделаю себе обрезание и перейду в мусульманскую веру. Но коли ты превратишься в жмурика — извини, сохраню верность кресту.

Мулла усмехнулся. Коварный Беспалый смотрел в корень: он хотел не просто наказать урок, заперев их в четырех стенах, — он задумал разрушить заповедные устои, на которых держалась мудрая воровская правда. Это был очень опасный противник, прекрасно разбиравшийся во всех тонкостях воровского бытия, — недаром же он сам долгие годы носил звание матерого уркача. Он был опасен вдвойне не потому, что хотел прижать зеков, а оттого, что рассчитывал сломать систему, создававшуюся ворами на протяжении многих поколений.

— Ты все верно рассчитал, Тимоша…

— Ты меня одобряешь, Мулла? Я всегда знал, что в твоем лице я найду союзника, потому что в моем спектакле тебе отводится главная роль. Ты привык быть лидером, им останешься и на этот раз. Первым почетно даже жариться на сковородке. — Беспалый улыбнулся углом рта, и зеки увидели у барина золотую воровскую фиксу. — Ты меня лучше спроси, что будет с остальными.

— И что же будет, Тимоша?

— Лучше бы ты об этом не спрашивал, Мулла, — со вздохом сказал Беспалый. — Сначала я им урежу хозяйскую пайку. Помнишь того цыгана, который хотел приучить лошадь жить без еды? Уже совсем было приучил, а она возьми да и сдохни! Но мне думается, что с моими питомцами будет полегче. Сначала они будут отнимать друг у друга хлебушек, позабыв об одной из главных заповедей вора — «не зарься на чужую пайку», потом будут резать доходяг и жрать их, и лишь потом наступит их собственный черед. После того как они сожрут своих вождей, я загоню их в промзону и налажу выпуск шкафов и стульев. Но это еще не все. Перед окончанием срока я отправлю запомоенных воров в другие лагеря, где с них не только снимут корону, но и поженят на скромной девушке Параше. Тебе нравится моя идея, Мулла?

— Если бы я знал, Тимоша, в кого ты переродишься, я бы тебя еще тогда придушил, когда мы к тебе с жиганами пришли пальцы рубить.

— Я тоже часто вспоминаю тот день, Мулла. Почему-то с тоской вспоминаю. А теперь умолкни!

Беспалый мгновенно преобразился — он вновь был человеком из железа, частью огромной машины, перемалывающей людей.

— Эй, ребята, разгоняй насекомых по щелям! — распорядился он.

Когда в барак затолкали последнего зека, Беспалый неторопливо побрел домой.

Поезд дернуло, потом медленно поволочило вперед, и состав принялся набирать скорость. В вагоне сквозило, и за каких-нибудь пятнадцать минут выдуло все тепло, что зеки надышали за полдня. Солдаты неторопливо, словно барышни по парку, прохаживались вдоль отсеков, огороженных с трех сторон крепкими решетками. Служба для них давно уже сделалась привычной, и по их сытым физиономиям чувствовалось, что она не была им в тягость. За два года они успели повидать столько уголовничков, что все зеки казались им на одно лицо. Новый контингент не вызывал у них ни малейшего любопытства. Такими же безразличными взглядами посматривают работники зоопарка на зверей, вконец устав от зоологической экзотики.

— Мулла, куда нас везут? — спросил вор по кличке Гнида.

Как правило, зек, имеющий неприглядное погоняло, не поднимается выше полов, но Гнида был парень с характером и сумел сделаться вором. Он сумел доказать, что если Господь обделил тебя заступничеством, а случай наградил нелестной обзываловкой, то все-таки можно подняться над судьбой, если ты сам не гниль, а характер твой под стать кованому железу.

— А хрен его знает! — безучастно отозвался Мулла. В голосе его прозвучало равнодушие. — Тебя не меньше меня по России мотало, да и места ты эти знаешь. За зарешеченным окном виднелась североуральская чахлая тайга, переходящая в тундру.

— Понимаешь, Мулла, я тут подумал…

— Ну?

— Похоже, что нас твой крестник на Североуральскую пересылку отправил.

Предположение внушало тревогу. Среди блатных эти места пользовались дурной репутацией. Не из-за гнуса и болот, а оттого, что это место давно облюбовали ссученные. Они подвизались на пересылке в качестве «придурков»: позанимали места хлеборезов, каптеров и даже охранников. Администрация пересылки частенько их использовала в своих целях, и они, польстившись на обещанный хлеб с маслом, выполняли роль жандармов: усмиряли воровские бунты и заталкивали воров в БУРы за неповиновение.

Мулла призадумался — после всех его разговоров с Беспалым предстоящая поездка выглядела лишь невинной шалостью полковника, а ведь он пообещал отправить в геенну огненную.

— Ничего, как-нибудь прорвемся… Не в первый раз.

Лупатый спал скрючившись, как младенец в утробе матери. Время от времени вагон резко встряхивало на стыках рельсов, однако Федор спал крепко и безмятежно.

Солдаты настороженно посматривали на зеков, но, убедившись в отсутствии дурных замыслов у своих подопечных, снова успокаивались. Да и куда денешься из столыпинского вагона?

Как Гнида и предполагал, этап выгрузили в Ярмоле, в трехстах километрах от Воркуты. Стылое место, препоганое, ржавые болота на сотни верст вокруг не одна воровская жизнь сгинула здесь, а души усопших неприкаянно шатались по всей округе, наводя ужас на местных жителей.

Воровской телеграф, как всегда, работал безотказно. Едва прибыл североуральский этап, как Мулла уже знал, что в лагере «парятся» полторы тысячи зеков, среди которых не менее тридцати коронованных воров. Во избежание всеобщей смуты их держали в отдельном бараке, вход в который сторожили ссученные. «Красноповязочники» составляли здесь значительный отряд и управляли остальной массой зеков так же свободно, как опытный жонглер работает с тяжелыми булавами. Суки позанимали все хлебные должности и установили такой «красный террор», от которого выли даже обыкновенные «мужики».

Муллу вместе с остальными зеками заперли в отдельный барак. Хуже всего было то, что стерегли их не молодые вертухаи, которые иголочкой прокалывали на календаре очередной прожитый день, дожидаясь вожделенного дембеля, а такие же заключенные, как и они сами, только вот цвета иного — красного.

Мулла посмотрел в щелку. В узкой полоске света он увидел блондинистого парня лет двадцати пяти. Он с наслаждением курил импортную сигарету, получая двойной кайф: от того, что выполнял важную задачу — оберегал покой законных, и от заморской диковинки.

— Эй, земеля, — окрикнул красноповязочника Мулла, — кто у вас здесь за пахана?