Мулла знал об этом. Наслышаны об этом были и остальные воры. Как только Заки Зайдулла раскинет руки для дружеского объятия и притронется колючей щекой к улыбающейся физиономии Лесовика, он будет мгновенно развенчан и поменяет не только свои убеждения, но и масть. И вернуться потом в прежнее состояние будет так же невозможно, как восстать из мертвых.

— Я уже все решил, Лесовик, — как можно спокойнее произнес Мулла.

Заки и сам был королем, — не полагалось ему шествовать без пышной свиты, и правильные воры шли следом за ним. До «крещения» Заки Зайдуллы оставалось каких-нибудь три шага, когда откуда-то сбоку вырвался Белый и точным ударом продырявил Лесовику шею. Кровь брызнула фонтаном и в несколько секунд залила стоявших рядом «быков». Потом Белый полоснул лезвием по лицу второго и, развернувшись, бегом устремился к правильным ворам, которые уже ощетинились ножами и заточками и готовы были схлестнуться в последнем бою. У Белого появился шанс выжить. Толпа воров вот-вот должна была разомкнуться и впустить храбреца в свои недра, словно камень упавший в болотину. До спасения оставался только шаг, когда Белый ощутил тупой удар в спину и тотчас почувствовал, как ноги его наливаются неимоверной тяжестью. Вор зашатался, беспомощно взмахнул руками, грохнулся на землю и в предсмертных судорогах задергался в пыли.

— Стоять! — заорал Мулла. — Всех порежем!

Вспомнив о долге, из-за ограждений бешено залаяли собаки, а потом с вышек над толпой зеков рассерженным роем просвистели пули и молодой голос отчаянно завопил:

— Назад!!!

Две враждующие кодлы отступили друг от друга подобно волне, омывшей угрюмый утес.

— Назад! Всех положу!

Угроза была нешуточной — вновь затрещали автоматы, выхаркивая из раскаленных стволов смертельные плевки, и один из зеков, ойкнув, ухватился рукой за плечо.

Власть ссученных закончилась вместе с кончиной Лесовика, и на зоне установился воровской порядок.

Тимофей Беспалый не перебивал Леватого, слушал с интересом. О произошедшем в Ярмоле Леватый поведал начальнику Североуральского лагеря со всеми подробностями, благо был в команде сопровождения этапа.

— Ай, малай-малахай! Ну и молодец! Узнаю Муллу, только он один мог на такое отважиться, ушатал самого Лесовика! Осиротели ссученные воры, не скоро они оправятся от такого удара. Не ошибся я в Мулле. Признаюсь, мне хотелось посмотреть, как он выберется из этого дерьма, в которое я его засунул. И вот надо же, выбрался! Я даже горжусь, что мы когда-то ним крепко корешили. Знаешь, Леватый, почему я отправил Муллу в сучью зону?

Беспалый почти забыл о том, что когда-то сам состоял в зеках у Леватого, и обращался с бывшим барином подчеркнуто покровительственно. Леватый, кряхтя, терпел. Вот и теперь он нерешительно топтался у порога, не смея пройти в комнату. Беспалый не приглашал.

— Почему же, товарищ полковник?

— От любви!

Ответ был неожиданный, и Леватый не сумел сдержать улыбки.

— А что ты лыбишься? дружелюбно поинтересовался Тимофей Егорович. — Как в той пословице: кого люблю, того и бью! Я его и дальше любить буду. Очень мне интересно, как он из следующих помоев выкарабкается. Так ты говоришь, они готовы были умереть?

— Так точно, товарищ полковник, — отозвался Леватый. Он уже давно смирился с тем, что находится в полном подчинении у бывшего вора, и только удивлялся тому, как быстро бывший зек перевоплотился в барина.

Тимофей любил окружать себя роскошью: так всегда бывает с теми, кто в юности голодал и прозябал в нищете. На полу огромные ковры, в ворсе которых утопают ноги. Создавалось впечатление, что ступаешь по луговой весенней траве.

В комнате было чисто и уютно, и этот уют явно создавался умелой женской рукой.

Леватый знал о том, что Беспалый не любит держать около себя баб подолгу. Место прежней полковничьей полюбовницы Вероники уже заняла красивая юная арестантка с обыкновенным именем Мария. Зеки уже начали злословить по этому поводу, называя Беспалого Иваном. В прошлой, долагерной жизни Мария была подругой и любимой игрушкой одного из московских воров в законе. Впрочем, в ее жизни мало что изменилось: ведь до своей карьеры в НКВД Тимофей был тоже известным московским вором.

— Знаешь, что я придумал на этот раз? — начал Беспалый. Он не желал замечать того, что его бывший начальник переминается с ноги на. ногу у самого порога. — Я организую ему встречу с Рябым. Представляешь, какой будет занимательный концерт! Ты когда в Москве служил, часто ходил в театр?

— Редко, товарищ полковник.

— Да что ты говоришь? — искренне удивился Беспалый. — Такой интеллигентный человек — и не любишь театр? А мне вот часто приходилось. Была у меня одна краля, которая любила выводить меня на всякие премьеры. «Дни Турбиных» там и все прочее. Я даже один раз самого товарища Сталина видел…

Так вот, мне всегда нравились пьесы с эффектным финалом. Встреча Муллы с Рябым будет очень эффектной, и занавес опустится под громкие овации.

Беспалый, видимо, чувствовал себя злым гением, роком, который посылал главному герою всевозможные испытания, чтобы в конце длинного пути ему достался главный приз — Елена Прекрасная.

Леватый невольно улыбнулся — его умиляла склонность Беспалого к театральным эффектам. Под кителем защитного цвета, безусловно, скрывалась душа одаренного актера. На пьесу, поставленную Беспалым, Леватый непременно сходил бы, несмотря на всю свою патологическую нелюбовь к театру. — Я не сомневаюсь, что так оно и будет.

Рябой, в миру Савва Волбвич, был не просто ссученным вором, а принадлежал к ближайшему окружению Лесовика, был его подельником, а однажды даже сыграл роль «паровоза», взяв на себя тяжелую статью, угрожавшую Лесовику, — «гоп-стоп». Лесовик не оставил кореша в беде и отправлял сытый грев на зону, где Рябой парился вместо него. Считалось, что Рябой по жизни правильный вор — он не был запачкан связями с лагерной администрацией, не ссучился и старался держаться тех неписаных законов, которые были куда крепче сталинской конституции. Возможно, поэтому новость о том, что Лесовик заделался сукой.

Рябой встретил недоверчиво — казалось, что скорее солнце покатится вспять по небосводу, чем Лесовик будет выторговывать себе милостыню у хозяина. Однако слушок оказался верным, и на очередном толковище воровская братва, не мудрствуя долго, приговорила прежнего кореша к деревянному бушлату. К этому времени Лесовик уже успел окрепнуть настолько, что в своей зоне организовал «сучий» отряд, который пользовался покровительством начальства и всегда был готов по его указке ворваться с дубинами наперевес в воровской барак и призвать смутьянов к порядку. Именно тогда Рябой получил от Лесовика тайную маляву, в которой Лесовик предлагал отступиться от наивного взгляда на вещи и стать его союзником — ведь один раз живем! Он обещал организовать перевод кореша в «красную» зону. Лесовик сулил много: отменный харч, уважение корешей, свежих баб и едва ли не свободный выход за территорию зоны. Савва задумался крепко. И если бы воры знали, о чем помалкивает «браток», то непременно сварили бы его в кипятке, как еретика. Смертельно опасности Савва подвергался уже потому, что носил с собой небольшой клочок бумаги с посланием своего другана, который должен был стать пропусков в новую жизнь. Через неделю, подавив сомнения, Рябой отписал Лесовику положительный ответ и незаметно переправил его «куму», который, как оказав лось, был в курсе дела и со своего барского места, посмеиваясь, наблюдал за моральными терзаниями кандидата в ссученные. А еще через месяц Савва отбыл с этапом в Ярмольский лагерь, где смотрящим был Лесовик.