Наблюдение за иностранцами, в том числе симпатизирующими советской власти, усиливалось. Среди более миллиона поляков, живших в Советском Союзе, в 1933 году были проведены массовые аресты беженцев-крестьян, а затем внимание НКВД переключилось на политических эмигрантов. Были арестованы работники франкоязычного журнала. Не помогли даже протесты советского Министерства иностранных дел и попытка вмешательства покровителя искусств Ворошилова, которого, вероятно, попросил кто-то из художников[270]. В то же время под подозрение НКВД попали немецкие и венгерские коммунисты из Института мировой экономики Евгения Варги, хотя у Варги были хорошие отношения со Сталиным, в результате был арестован личный учитель Молотова по немецкому языку[271]. Началась перепись политических иммигрантов: по состоянию на начало июля всего оказалось 811 иммигрантов из Германии. На более чем половину из них уже имелся компромат[272].

Хотя Сталин и члены его команды относились к иностранцам с подозрением, им очень хотелось их поразить. Примером этого была Парижская выставка 1935 года, где советский павильон демонстративно находился напротив немецкого. Команда была так заинтересована в участии Советского Союза в международных соревнованиях, где был хороший шанс победить, что на заседаниях Политбюро в 1930-е годы постоянно обсуждались вопросы отправки шахматистов, футболистов, музыкантов на международные соревнования, также отправляли на гастроли по Европе Московский художественный театр и Ансамбль песни и пляски Красной армии. В 1937 году Политбюро занималось вопросом включения в список советских участников международного конкурса скрипачей в Брюсселе талантливой девочки Буси Голдштейн. Когда Давид Ойстрах получил первый приз, об этом сообщили на первой полосе «Правды».

Беспокойство о воздействии на общественное мнение Запада не исчерпывалось попытками поразить его культурными достижениями. Советские лидеры, похоже, всегда думали о реакции Запада, когда обсуждали советские достижения и неудачи. Каганович выражал беспокойство, что то, как «Правда» собирается написать о бюджете профсоюзов, может запутать читателя, особенно иностранного, который не сможет оценить уровень затрат советской власти на строительство жилья для рабочих. Когда Каганович докладывал Сталину о первом московском показательном процессе над бывшими лидерами оппозиции в 1936 году, он подчеркивал, что признание вины подсудимыми поразило иностранных корреспондентов, присутствующих в зале суда. Когда в 1937 и 1939 годах перепись показала, что численность населения была сильно ниже ожидаемой, сразу же возникли опасения, что враждебно настроенные западные обозреватели ухватятся за это как за доказательство катастрофических последствий голода 19ЗЗ-19З4 годов[273].

Сталин, который когда-то обозначил свою профессию как писатель (публицист)[274], больше других членов команды заботился о том, какой образ Советского Союза создает советская пресса и обращал на это внимание Молотова и Кагановича. Напомнив им, что ввиду японских притязаний на Китай «наше военное вмешательство, конечно, исключено, дипломатическое же вмешательство сейчас нецелесообразно, так как оно может лишь объединить империалистов, тогда как нам выгодно, чтобы они рассорились», он перешел к инструкциям относительно прессы. Партийная газета «Правда» и советская газета «Известия» должны были освещать события по-разному, вероятно, для того, чтобы иностранные кремлино-логи подумали, что в советских правящих кругах нет единства. «Пусть „Правда" ругает вовсю японских оккупантов пусть кричит „Правда" вовсю, что империалистические пацифисты Европы, Америки и Азии делят и порабощают Китай. „Известия" должны вести ту же линию, но в умеренном и архиосторожном тоне. Умеренный тон для „Известий" абсолютно необходим»[275].

Хотя арест учителя расстроил Молотова, в 1930-е годы он продолжал заниматься английским и немецким; Сталин, Микоян, Куйбышев и другие члены команды также занимались языками. Это может показаться странным, поскольку их идеология провозглашала Советский Союз первым в мире пролетарским социалистическим государством, которое неминуемо победит загнивающий капиталистический Запад. Однако эта неизбежная победа ожидалась в будущем, а пока, несмотря на депрессию, Запад еще не погиб, раздавленный собственными противоречиями; и хотя команда Сталина внушала народу чувство превосходства над Западом, в этом был и оттенок низкопоклонства. Или, как говорили они сами, культурный человек должен знать основные европейские языки, и члены команды не только рекомендовали это народу, но и к себе предъявляли такие же требования[276].

Если какое-то низкопоклонство и присутствовало, Сталин старался этого не показывать. К 1930-м годам он уже считал себя специалистом по международным делам и инструктировал своих ближайших сподвижников, Молотова и Кагановича, что им следует делать. Сталин сформулировал несколько максим о том, как обращаться с представителями капиталистического Запада: никогда не доверять им, распознавать их коварство и стараться их перехитрить, пользоваться их разногласиями. Никогда не забывать, что они хотят уничтожить Советский Союз и только ждут повода, чтобы напасть. Понимать, что все они, скорее всего, шпионы, хотя могут представляться как журналисты, дипломаты или ученые, и не верить тому, что они публично заявляют о своем отношении к Советскому Союзу. Обычно эти рекомендации Сталина объясняют его паранойей, но в них был и здравый смысл, а также они отражают тот факт, что Сталина очень беспокоило то, что он недостаточно знал об иностранцах и не мог определить, является ли человек тем, за кого себя выдает.

Следовало поощрять конфликты между капиталистическими странами. Осенью 1935 года Сталин преподал Кагановичу и Молотову урок на эту тему. Поводом послужило сомнение Наркомата иностранных дел, надо ли ввиду конфликта в Абиссинии экспортировать в Италию советское зерно. Сталин объяснил, что это в действительности конфликт между двумя блоками: с одной стороны — Италия и Франция, а с другой — Англия и Германия. «Чем сильнее будет драка между ними, тем лучше для СССР. Мы можем продавать хлеб и тем и другим, чтобы они могли драться. Нам вовсе не выгодно, чтобы одна из них теперь же разбила другую. Нам выгодно, чтобы драка у них была как можно более длительной, но без скорой победы одной над другой»[277]. Было принципиально важно не дать Западу себя запугать, а для этого часто надо было разговаривать с ним жестко. «Жулики» — один из эпитетов, которые Сталин использовал в отношении западных лидеров, это касалось как внутренних обсуждений, так и публичных выступлений. Им «ответили в самый нос — щелчком»[278], с удовлетворением говорил Молотов в 1929 году. Через несколько лет Сталин поздравил Молотова с тем, что он нашел правильный тон в своей речи о международном положении: «Вышло хорошо. Уверенно-пренебрежительный тон в отношении „великих" держав, вера в свои силы, деликатно-простой плевок в котел хорохорящихся „держав" — очень хорошо. Пусть „кушают»[279].