хорошие кормовые места, да глуховатое звяканье ботал. Но однажды, уже на самой зорьке, дядя Тимофей, успокоясь, задремал с устатку покрепче, чем всегда, и вдруг его так и бросило в дрожь — с дороги, что была совсем недалеко от затухшего костерка, донесло конский топот. Лошадь удалялась мелкой рысцой; стало быть, ее погонял ездок.

Не теряя ни одной секунды, дядя Тимофей вскочил с земли. Он не стал будить и пугать нас, а выбежал за сотню шагов к луговой дороге, но на ней никого не видно было — верховой уже скрылся. Дядя Тимофей, не возвращаясь к костру, бросился искать коней всех своих юных друзей. При свете уже разгорающейся зари он обошел ближние кормовые угодья вокруг нашей ночевки и, по его расчетам, нашел всех коней. Возвращался он к костру успокоенным, но все же разбудил нас и сообщил о каком-то конном человеке, проехавшем мимо дорогой.

Мы бросились искать и собирать своих коней. Позднее всех к стану вернулся Гришка Ряженцев, но только с двумя меринами, и сообщил растерянно:

— Карьки нигде нету!

Вскоре после того, как мы возвратились в село, к нашему дому явился Нефед Ряженцев, отец Гришки, чернобородый, косо и остро поглядывающий мужик, да еще горластый, как ворона; он был из тех, кто начал быстро богатеть за последние годы.

— Опять, начальник, эта банда орудует! Опять она! — заорал он отцу, не слезая с коня, давая понять, что не намерен долго точить лясы, а желает действовать. — От нее житья нету! Выходит, ей слобода. Ловить надо, вот што! Снаряжай людей!

— А хорошо ли ребята коней-то искали? — спросил отец.

— Все кусты облазили!

— Ребята есть ребята, — возразил отец. — Надо бы тебе самому наперво поискать, а уж потом…

— Пока ищу — банда уйдет! Ты соображаешь?

— Соображаю, — ответил отец спокойно. — Не похоже, что твоего коня угнала банда. Та банда угоняет не меньше чем по четыре лошади.

— Там, может, еще у кого угнали?

— А никто не заявляет…

— Ну, начальник, как хошь! — взъярился и совсем побурел от крика Нефед Ряженцев. — Тогда мы сами будем ловить эту банду! Крикну сейчас людей — и в степь! Всю обшарим, а найдем!

Он так резанул плетью и крутанул своего коня на поводьях, что тот едва не грохнулся у забора.

— Ох и зверюга, — сказал отец, провожая Ряженцева долгим затуманившимся взглядом.

Чуть позже я пришел в милицию, чтобы заняться своими делами, но отец заговорил со мной озабоченно:

— А ведь Нефед-то Ряженцев и правда бросится в степь. Видел, как рассвирепел? Пена на губах! Боюсь, как бы он с дружками на самом деле не поймал угонщика.

— Ну, а если поймают? — спросил я удивленно.

— Устроят самосуд — и тому конец. Да и сам, дурак, потом насидится в тюрьме…

О самосудах я уже слышал не однажды. Они были строго запрещены, но в те времена еще не очень-то считались с запретами: стоило вору или подозреваемому в воровстве оказаться в руках таких блюстителей порядка, как Ряженцев, его без всякого разбора дела жестоко и навсегда калечили или — скорее всего — забивали насмерть.

— Надо скакать в степь, — решительно сказал мне отец. — Если хочешь — седлай коней. Поищем их, а то как бы беды не было. Только людей у нас, видишь ли, маловато…

— Виталия взять?

— Возьми, если захочет, все подмога будет…

Сборы были недолгими. Вся наша группа — отец, два милиционера, я и Виталий — вскачь вынеслась из Красноярки в степь и неторной проселочной дорогой, на которой виделись свежие конские следы, направилась верст за тридцать в небольшой новосельский поселок. Еще издали мы заметили, что по единственной улочке поселка беспокойно мечется народ, а у крайних изб нам и рассказали, что пойман вор, угнавший коня из Красноярки, и над ним готовится самосуд.

Вор оказался каким-то чудным. Вместо того чтобы скакать от Красноярки подальше в степь, он забрался в небольшую землянку на пашне совсем недалеко от поселка, а украденную лошадь отпустил пастись, даже не сняв с нее узды. Когда его нашли в землянке, он корчился от каких-то болей в животе и, судя по всему, плохо соображал, почему его стащили с нар, выволокли наружу и начали пинать — и в больной живот, и в лицо. Он надолго потерял сознание.

Его привезли на телеге в поселок. И тут Нефед Ряженцев, руководивший расправой, в яростном бешенстве стал подбивать народ на самосуд. Кое-кто возражал: и так уж, дескать, досталось вору, теперь осталось одно — отвезти его в милицию. Но Нефед Ряженцев с помощью своих верных друзей настоял на самосуде. В землю был забит березовый кол, а потом заточен до предельной остроты: на него и хотели посадить преступника, чтобы навсегда отвадить садиться на спины чужих коней.

Вся наша группа летела к центру поселка наметом, как в атаку. Подскочив первым к бушующей толпе, отец резко осадил своего коня и тут же выстрелил в воздух из нагана.

— Стой! Стой, подлецы!

Толпа заметалась, взревела, но отец, ничего не боясь, спешился, передал мне поводья своего коня и пошел вперед, держа наган наготове; за ним, передав коней Виталию, бросились и оба милиционера. Толпа быстро расплеснулась на две половины, давая им дорогу к центру круга, в котором рядом со свежезаостренным колом безжизненно распластался на земле человек в запыленной, изорванной одежде.

Навстречу отцу двинулся сам Нефед Ряженцев.

— Не дам! Не подходи! Только через мой труп! — закричал он, слегка приподнимая топор в руке. — Выручать прискакал? А ловить не захотел? Может, ты заодно с этой бандой?

— Ты на меня не кричи, гад ползучий! — закричал и отец, что случалось с ним очень и очень редко. — Только подними топор повыше — я уложу тебя, гада, на месте! Ты что учиняешь произвол? Для тебя нет советских законов?

— Какие у вас законы! Воруй, сколько хошь!

В те же секунды позади Ряженцева оказались его дружки из Красноярки, жаждущие крови. Они понимали: задуманное дело неожиданно настолько осложнилось, что пора бросаться на помощь своему вожаку и вдохновителю. И они как по команде подняли вой:

— Посадить его на кол, вот и будет закон!

— На кол! На кол! Нечего с ним!..

— Да что мы стоим-то, мужики?

Мне показалось, что эти мужики во главе с Ряженцевым вот-вот бросятся на отца. Карабин уже был в моих руках, и я звонко щелкнул его затвором, а потом загнал патрон…

В толпе заголосила одна женщина.

— Брось топор, — приказал отец Ряженцеву. — И перестать булгачить народ, а то тебе худо будет.

Ряженцев по-волчьи оглянулся назад, показывая топор:

— Чей?

Хозяина почему-то не нашлось, хотя топоры, в