Чаушеву попадалось это слово в каком-то историческом романе. Пальцами, торчавшими из прорезей перчатки, женщина переворачивала толстые листы, осторожно приподнимала легкие прокладки. Вспыхивало узорочье старинных тканей.

— Вот, типично для петровского времени... Вы имеете представление, во что были одеты тогда ее вельможи?

— Нет, — признался Чаушев.

Она приказала ему подойти ближе и долго не отпускала, а потом передала другой ученой женщине — тоже в ватнике и в таких же перчатках, как у трамвайного кондуктора.

— Что вам угодно? — спросила она, точь-в-точь как первая, с той же повелительной интонацией.

— Моя миссия, видите ли...

Он ощущал себя невеждой в храме науки и понял, что выражается необычно, в высоком стиле.

Его повели по темным коридорам, держа за локоть, чтобы он не ушибся на повороте. Щелкнул замок, визгнул засов. Маргарита Станиславовна — так звали хозяйку кладовой — светила фонариком-жужжалкой. Острый луч коснулся стеллажей с коробками, скользнул по бедру мраморной нимфы.

— Сию минуту я вам покажу... Может быть, вы нам поможете...

Она вручила фонарь Чаушеву, подняла с пола квадратный ящик, отперла крышку. Чаушев увидел слона — приторно лоснящегося, напоминающего елочную игрушку своим резким, нескромным блеском.

Слон лежал в бархатном ложе, сладко развалясь, бесконечно чуждый всему окружающему — и этой промерзшей кладовой, и голодному городу, и людям в ватниках, для которых буханка хлеба дороже золотых гор. Потому-то Чаушев и не узнал золото, благородный металл.

— Два килограмма, — сказала Маргарита Станиславовна. — Но дело не в этом. У него, между прочим, глаза бриллиантовые. Крупные камни. Но дело не в этом. Тут что-то было написано. Вам видно?

Ноги слона опираются на пьедестал — овальный кусок тропической страны с буйной сумятицей растений, — а по ободку его действительно было нанесено что-то резцом гравера. И затем тщательно стерто. Уродливая полоса темнела.на золоте, и к тому же сплошная, так что нельзя определить даже количество слов. И лишь в конце надписи, где рука с напильником, верно, ослабела, едва проступали две цифры. Девяносто два.

— Надпись, очевидно, дарственная, — сказала Маргарита Станиславовна.

— А здесь окончание даты, — подхватил Чаушев. — Тысяча восемьсот девяносто второй год.

— Разумеется, век может быть только девятнадцатый... Проблема состоит в следующем: мы пытались оценить вещь и столкнулись с таким обстоятельством... У этого слона, собственно, две цены, возможно. Проще всего подсчитать вульгарную стоимость золота и камней. Не исключен другой вариант — вещь уникальная, подарок какого-нибудь деятеля...

Чаушев спросил, почему не выяснили у того, кто принес слона в Эрмитаж. Или владельца нет в живых?

— Неизвестно. Мы абсолютно незнакомы с владельцем.

Чаушев перестал нажимать рычажок фонарика, и разговор продолжался в кромешной темноте.

— Безумный курьез. Кто-то подкинул нам, буквально подкинул... Тайком, ночью... Сплошной Эжен Сю. Вы читали Эжена Сю? Впрочем, после революции его романы, кажется, не переводились.

Примерно с месяц назад, около полуночи, вахтер, дежурившая во дворе, услышала страшный грохот. Кто-то дубасил в железные ворота. Она вышла за ворота и чуть не упала, запнувшись обо что-то. Крикнула: «Кто там?» Никто не ответил. Ей показалось, чья-то тень метнулась за угол, — ночь была лунная. Зашла за угол — никого. Вернулась. Смотрит, у самой калитки стоит чемодан, простой чемодан из гранитоля, и к ручке привязана дощечка, а на ней печатными буквами — «Для Эрмитажа».

— Печатными буквами? — переспросил Чаушев.

— Да.

— Какого числа, вы не помните?

— К сожалению, нет. Но это проще пареной репы. Число зафиксировано.

Они двинулись обратно, и Маргарита Станиславовна удерживала Чаушева, нетерпеливо рвавшегося вперед. В канцелярской книге золотой слон был записан двадцать третьего декабря.

Марта Ивановна Дорш еще жила на улице Пестеля. А третий, неуловимый третий уже был в городе, таился где-то... Конечно, совпадение дат ничего не доказывает и вполне возможно, тут два разных события, ничем между собой не связанные.

Но проверить надо. И вот человек, подаривший слона Эрмитажу, словно решил помешать ему, Чаушеву, и уничтожил все следы.

Почему?

Надпись на ободке выскоблена, буквы на дощечке печатные, чтобы не показать почерк.

Интересно было бы взглянуть на чемодан. И тут неудача — его сожгли вместе с дощечкой в железной печурке.

— Эх, досада! — вырвалось у Чаушева.

Ему пришлось успокаивать ученых женщин, так они огорчились, так стали жалеть погибший чемодан.

Странно, с какой стати прячется тот, кто подкинул? Ведь он поступил, во всяком случае, хорошо, патриотично, — подарил государству большую ценность. Так почему же он не пожелал прийти открыто, назвать себя?

Допустим, вещь досталась ему нечестным путем. Признаться в этом ему стыдно, страшно. Он предпочитает отдать вещь анонимно. Война перевернула его сознание. Он, как говорится, перековался. Допустим.

Просится еще одно объяснение. Аверьянов примет его сразу. Тот, кто заказал слона и поднес кому-то в дар тогда, в девяносто втором году, был человеком очень богатым. У потомка, следовательно, происхождение невеселое. Да, тут явное стремление скрыть, зачеркнуть прошлое. Вон как орудовал напильником! Работа для ленинградца нелегкая. Что-то заставило его... Спасти понадобилось от кого-то фамильное добро?

В мозгу Чаушева мельтешат и Дорш, и безымянный третий.

Как же разгадать поведение человека, прибежавшего ночью с чемоданом к воротам Эрмитажа?

Чаушев заказал фотографию слона. Ее доставили на другой же день, и Михаил изучал снимок долго, с удивлением. Что поразило его? Фигура утратила свой бесстыдный блеск. На квадрате матовой бумаги могучий обитатель тропиков оказался естественным, отнюдь не декоративным животным, ничуть не похожим на тех серийных слоников, что красуются на комодах и туалетных столиках. Настоящий, конкретный слон, со своим характером и повадками. Да, именно так, не слепок со стандартной безделушки, а работа мастера, перед которым была живая натура или зарисовка. Это огромное ухо своеобразной формы, порванное чем-то, наверно в битве...

Чаушев поднялся в библиотеку, снял с полки том энциклопедии, прочел:

«Современные слоны относятся к двум родам — индийскому и африканскому».

Большеухий золотой слон — чистокровный африканец. Иллюстрации не оставляли никакого сомнения. Теперь, если он действительно принадлежал какой-нибудь знаменитости, например путешественнику, то энциклопедия и о нем может рассказать.

Михаил выписал фамилии всех исследователей Африки и начал добывать справки, в алфавитном порядке, чтобы не сбиться. На Ливингстоне он устал. Дата, занимавшая Чаушева, — тысяча восемьсот девяносто второй год — по-прежнему висела в пустоте, привязать ее к каким-либо событиям не удавалось.

К тому же Чаушеву не терпелось вызвать Беттендорфа, показать ему снимок.

Немец сильно осунулся, оброс грязно-сизой бородой и, отвечая, облизывал бескровные губы. Насчет Дорш