Тогда он топором обрубил гужи у коренника, освободил его от упряжки, обвязал веревкой морду лошади, не давая ей окунаться с головой в воду, и извлек ее наконец на лед. Коренная была спасена, две же пристяжные лошади, продержавшись вплавь на воде около пяти минут, не смогли более сопротивляться быстрому течению реки и были затянуты под лед.

Выбившись на твердый лед, мой ямщик, мокрый и перезябший, бегал взад и вперед, стараясь согреться, но это плохо ему удавалось. Я же сидел в своей кибитке среди бурлящей воды, как Ной в ковчеге во время потопа. Повозка моя оказалась достаточно непроницаема для воды и успешно сопротивлялась ее напору: кроме того, под широкие отводы повозки набились льдины и не давали ей быстро погружаться в глубь реки. Она медленно наполнялась водою — это обстоятельство дало мне возможность выбросить часть своего багажа на лед.

Сам же я не знал, каким способом можно было мне выбраться на лед. Кругом моей повозки сажен на пять лед был обломан, и передо мной зияла открытая пасть, которая собиралась поглотить меня. Повозка моя, хотя и медленно, все же достаточно уже глубоко наполнилась водой. Мокрый по пояс, я вылез из нее и пристроился на высоком облучке. Ямщик со льда, где он находился, ничем помочь мне, при всем его желании, не мог.

Положение мое было поистине отчаянное. Казалось, спасения нет — уходи ко дну Енисея, вместе с повозкой, вслед за бедными утонувшими пристяжными… Но счастливый случай спас меня. Ямщик и я увидели вдруг на горе у реки, не так близко от нас, костер и стали громко кричать, взывая к спасению. Ночью, на открытом чистом воздухе, по реке, крик наш разносился далеко. Прошло некоторое время — и на наш крик подъехало в санях-розвальнях к месту нашей катастрофы трое мужиков.

Оказалось, около костра спали лесорубы, заготовлявшие дрова для винокуренного завода Щеголевых. Они услышали наши отчаянные крики, поняли, что случилось что-то неладное, запрягли свою лошаденку в розвальни и поспешили на помощь, которая пришла как раз вовремя.

Спасители наши бросили мне, все еще сидевшему на облучке моей повозки, длинную веревку. Я привязал эту веревку к повозке, которую мужики, с большими усилиями, подтянули, сквозь затирающие ее льдины, ближе к твердому льду, но все же выбраться мне из кибитки, уже заполнившейся водою, было пока невозможно. Остался единственный путь к спасению: мне тоже была брошена веревка, я крепко привязал ее к себе у талии и бросился в воду на плавающие льдины. И лесорубы вытащили меня на лед, как рыбу из воды. На мне в это время была шуба на длинноволосом тибетском меху, на ногах надета катаная обувь, так называемые сибирские валенки; все это промокло и было наполнено водою.

С большим трудом я снял на льду свои валенки, надел выброшенные мной из повозки ботинки с резиновыми галошами, тоже мокрые. В пропитанной водой шубе я сел в розвальни лесорубов, они отвезли меня в поселок Езагаж, где находился большой винокуренный завод Щеголевых. Ехать пришлось часа два.

Я отправился на завод. Здесь оказался доктор, который сразу же принялся лечить меня, сделав какое-то втирание. Затем вытопили баню для меня, натирали меня спиртом и пр. Лечили меня таким образом двое суток. Казалось, ужасное ледяное купание прошло для меня благополучно, без последствий, но в действительности случилось не так. Приехав к себе на медеплавильный завод, я почувствовал «можжение» в костях ног: словно какой-то червяк точил их. Такое состояние продолжалось довольно долго. Медицинское лечение у себя дома, на заводе, и в городах плохо помогало. Но все же это недомогание потом прошло.

Сдав завод в аренду, я обратился к золотопромышленной деятельности и переселился на жительство на золотые прииска. Я с увлечением предался этой деятельности; на смывках, раз в сутки, присутствовал сам лично, простаивая часа по два в холодной воде какой-нибудь горной речки. Правда, я стоял в воде в крепких, непромокаемых, специально для этого сшитых сапогах, но тем не менее холод для ног был чувствителен. И, как это ни странно, боли в ногах у меня прекратились.

И вот я прожил до восьмидесяти лет, и никакой боли и ревматизма в ногах не ощущаю. Исключение составляет только поломанная в Чикаго нога. В ней плохая циркуляция крови, и только недавно я стал чувствовать по этой больной ноге приближение плохой или сырой погоды.

Считаю, что своим здоровьем я обязан своей сибирской спортсменской жизни. Зимами, в лютые сибирские морозы, мне приходилось порой целыми неделями и более бродить по снегу на лыжах в поисках золотоносных россыпей; трудно забыть и ночевки среди глубоких снегов у горящих костров; памятны и весенние ледяные ванны, которые приходилось иной раз принимать при переездах через ключи и речушки, непомерно вздувавшиеся от снеговых вод…

Памятно и многое другое — всего не перечтешь…

О СИБИРСКОМ СУДЕ

Судебная реформа императора Александра II Сибири сначала не коснулась. Тогда — это были еще 70-е годы — находили, что такая реформа для Сибири преждевременна. В Сибири поэтому действовал прежний дореформенный суд, и по-прежнему в суде процветали произвол и взяточничество.

С судом мне приходилось сталкиваться как при моих личных делах, так и при делах моих близких знакомых и друзей.

В 1878 году я, имея в Ачинском округе медеплавильный завод, числился ачинским купцом. Я жил постоянно при заводе и, по закону того времени, был обязан выкупать в этом округе свое гильдейское свидетельство. В то же время я имел винокуренный завод в Мариинском округе Томской губернии и должен был выбирать гильдейское свидетельство и в этом округе.

Лично я в городе Мариинске никогда не жил и имущества, движимого и недвижимого, в нем не имел. Неожиданно для меня общество мариинских купцов выбрало меня членом окружного суда (по тогдашнему наименованию, судебным заседателем) сроком на три года. Мне прислали формальное извещение об этом моем избрании и попросили меня явиться в город к отбыванию моей новой служебной обязанности.

Я не достиг в то время еще совершеннолетия и на свое избрание в суд посмотрел как на абсурд своего рода, поэтому в город Мариинск не поехал. Тогда Мариинский окружной суд обратился в Томск, к губернским властям, с просьбой понудить меня к отбыванию моей общественной повинности. Губернатор наложил на этом прошении свою резолюцию в таком же духе и, за мое уклонение от общественной повинности, оштрафовал меня на 100 рублей.

Я послал губернатору свои объяснения, указав, что мое избрание в суд, ввиду моего несовершеннолетия, является незаконным. Не получая от губернатора никакого ответа, я, выбрав свободное время, лично отправился в Томск и по дороге остановился на две недели в Мариинске, где и приступил к несению своих служебных обязанностей в качестве члена окружного суда.

Я хорошо знал, что мое избрание в суд было только комедией и было вызвано желанием чиновников получить с меня значительный откуп, но принципиально этого не хотел и решил поступить иначе, чтобы отбить у чиновников охоту к дальнейшим притязаниям такого рода.

Итак, я стал судьею, и мне предстояло теперь проверить, правы ли были те люди, которые утверждали, что решения суда выносились не по обстоятельствам дела, а по сумме благодарности суду.