Томас молча слушал равнодушную речь Правителя. Ему казалось, что стены сжимаются, а потолок норовит упасть ему на голову, придавить грузом понимания.

– Ты нужен мне, мальчик, на гряде. – Старик перевел взгляд на Крылатого, желтоватые белки его глаз устрашающе блестели в сумраке комнаты. – И ты полетишь туда и будешь служить мне верным псом, если хочешь, чтобы твоя жена умерла спокойно, если хочешь расплатиться со мной за милость, что я вам оказал. Ты меня понял?

– Да, – чуть слышно ответил Томас, утратив весь свой запал.

«Мальчишка, глупый, слепой мальчишка, – думал он, наблюдая, как старик встает со своего кресла и подходит к столу у другой стены. – Теперь я у него в руках, в его старческих, узловатых лапах».

– Итак. – Правитель покопался в бумагах и повернулся к Крылатому с исписанным листочком в руке. – Вот твоя речь. Сегодня вечером ты выступишь перед Городом, расскажешь о последних рубежах, о наборе в отряд Вестников, о надежде, жизни и счастье. – Старик уже не скрывал насмешки. – Иди готовься.

Томас протянул руку, схватил листок и вышел прочь из комнаты, где, довольный своей игрой, остался самый старый паук сожженного мира.

– Жители Города и Братья, – начал Томас, забравшись на высокую бочку, что стояла ровно посередине площади. – Я провел на последнем рубеже семь месяцев. Волей нашего Правителя, с разрешения моего Вожака и одобрения Братства, моя жизнь была отдана пустынной гряде. Да, пустыня за стенами родного Города безжизненна и опасна, да, здесь мы можем выживать столько, сколько Святые Крылатые нам отведут, – но я верил раньше и точно знаю сейчас: у сожженного мира есть предел, и только достигнув его, мы сможем найти живую землю, чистую воду и святую Рощу деревьев.

Голос Томаса разносился в воздухе, отдаваясь в нем самом болезненными ударами сердца. Бумажку, на которой убористым почерком Правителя была написана речь, он сжимал в руке с неистовой яростью, представляя, как его пальцы смыкаются на дряблой шее старика. Только мысли об этом помогали ему держаться прямо и улыбаться на глазах толпы.

«Ненавижу, ненавижу, ненавижу, – крутилось у него в голове, пока он громогласно произносил заготовленные другим слова, рассказывая жителям о суровой красоте пустыни, о важности поиска земли и прочие глупости, лживые и напыщенные, именно так, как ждал от него старик. – Как я мог попасться на его приманку? Почему не послушал Анабель, почему не поверил Вожаку? Что за помутнение на меня нашло? – спрашивал Томас сам себя, зная ответ наперед. – Старик говорил мне именно то, что я хотел услышать… Смердящий падальщик – вот кто я теперь. Ручной зверек Правителя».

– Пройдут годы, прежде чем мы соберем отряд Вестников, которые полетят на поиски будущего для всех нас. Но уже сегодня, сейчас Городу нужны добровольцы. Те, кто готов трудиться на благо общей идеи, пройти испытание и получить крылья для того, чтобы отправиться выполнять опасное, но необходимое задание, – громко говорил Томас, надрывая горло, стараясь воплотить собой один-единственный порыв верности Правителю. – Нам нужны зрелые и решительные, могущие взять на себя непосильную ношу. Приходите в Братство, получайте крылья и служите со мною на последнем рубеже, чтобы однажды стать Вестниками нового мира!

Томас закончил фразу на торжественной ноте и соскочил с бочки. Не оборачиваясь, не глядя в глаза Братьев и старых друзей, он поспешил пересечь площадь и свернуть в узкий переулок между домами.

Щеки пылали, бумажка в сжатом кулаке промокла, а слова на ней расплылись. Томас чувствовал, что делает свой первый мерзкий шаг на пути служению Правителю, и шаг этот давит ему на сердце песчаным камнем, скалой, подобной тем, какие он так ловко облетал в пустыне. Но этот камень было не облететь.

«Наши священные медальоны… Нашу крылатую силу отдадут не новым воинам Братства, как должно быть, нет, она достанется кучке искателей одобрения старика, – думал Томас, безжалостно растравляя свое сердце. – И все потому, что я, поклявшийся всегда быть верным своим крыльям, предал все, что мог. И Город, и Братьев, и любимую женщину…»

Томас двигался в сторону своего дома, и серый пепел клубился у него под ногами при каждом шаге.

«Вот что такое мир за Чертой – пепел, пыль и смерть, – вдруг понял он. – Анабель права, мы живем лишь тем, что можем сохранить. И какой бы грязной ни была вода, мы ее пьем, пока живы, потому что у нас есть только эта жизнь. Нет никакого смысла в гряде, есть только одна стоящая цель – защита своего дома, с крыльями или без. Нет смысла в благородной смерти в поисках Дерева. Все сожжено, все мертво и будет таким всегда».

Отворяя тяжелую дверь дома, переступая порог и переходя из тусклого света улицы во влажную темноту комнаты, Томас был уже совершенно иным человеком. Если бы кто-то посмотрел на него сейчас, он бы увидел, как тонкая серая пелена легла Крылатому на лицо, сделав красивые черты жестче, глаза безжизненнее, а по темным вихрам растрепанной головы тонкими нитями прошлись первые седые пряди. Но единственная, кто мог бы все это разглядеть, неотвратимо угасала в неспокойном, горячечном сне.

* * *

Буря улеглась с рассветом. Алиса так и не сомкнула глаз, наблюдая, как ветер смягчает свои порывы, утихает, укладывая песок мягкими волнами на склонах новых холмов, остывающих в ночном морозце. Ветер словно нарушил связь Крылатой с далеким оазисом; всю ночь, сколько бы ни прислушивалась к себе, она не могла почувствовать ни направления, ни зова, ни шепота Алана. Медальон казался безжизненной пластиной. Чарли жался к ее ногам, но тоже не издавал ни звука.

Мир, казалось, замер, укачанный мерными порывами воющего ветра. Кругом был лишь серый песок – прогорклый вкус его Алиса долго потом ощущала на языке, – и в этом пустынном мире будто не было больше места надежде, Городу, чему бы то ни было вообще, кроме гари, пепла и тусклого света луны через песчаную пелену.

Но взошедшее над красной линией горизонта солнце словно бы отделило странную, тяжелую ночь от Алисы. Вместе с осевшим на землю песком внутри Крылатой успокоилась и печаль. Впереди снова была дорога. Чарли уже слышал песню неназванного, пока тихую, но уже уловимую.

Наскоро отряхнувшись, Алиса вышла из тесной расщелины и расправила плечи. Спину ломило, а в горле противно першило от горечи песка. Она огляделась по сторонам. Песчаная буря заставила ее обогнуть высокую горную цепь, и теперь перед Крылатой лежало небольшое плато, с холмиками нанесенной ветром золы, а за ним возвышались новые скалы. На карте Вестника, давно сгоревшей в огне варварского костра, четко обозначался именно этот путь. Перелететь через плато, достигнуть гор, а там… Там будет ущелье, защищенное от безжалостного солнца, там будет оазис, там будет Алан.

Не медля больше ни секунды, Алиса потуже стянула растрепавшиеся волосы, смочила губы водой из фляги и, привычно спрятав Чарли за пазухой, взлетела. Теперь раскрывать крылья, не раздумывая об этом, казалось ей привычным, будто именно так и учили ее в Братстве.

Медальон задрожал. Усилия Крылатой, которых она даже не замечала, стачивали его. Потихоньку, незаметно, неопасно, но медальон становился тоньше. Каждый взлет, каждый вираж, выпускание крыльев одним чистым напряжением силы делали его на каплю слабее. Всего на каплю, но моря ведь тоже состояли из капель – так говорила старая Фета.