И опять он летит куда-то стремглав, быстро, с пронзительным свистом, острой болью отдающимся в висках. Видения тают, бледнеют, стираются.

Он лежит неподвижно, закрыв глаза, и дышит тяжело.

Придя в себя, Станислав упёрся мутным взглядом в склонившегося над ним Николая. Тот внимательно глядел ему в лицо, похлопывал по щекам и говорил, обращаясь к кому-то:

— Живой, отвечаю. Даже глаза открыл.

С минуту солдат смотрел молча, едва соображая, облизывая вспухшие, покрытые засохшей коркой губы. Затем в мозгу вспыхнула сцена во дворе, когда этот долговязый, трясясь от страха, уже расстёгивал перед чеченцами штаны.

— По-ш-ш-ш-ёл к чёрту! — захрипел Станислав.

— Стас, ты чего? — враз оторопел тот.

— Вали отсюда, говорю. Я всё видел. Видел, как ты там уже штаны снимал перед чехами.

Николай заморгал глазами. Ужас его прошёл, и теперь, сидя на дне зиндана и глядя на измордованное тело солдата, он радовался, что всё это произошло не с ним.

— А что мне было делать? Что? — бросил он резко, почти с вызовом.

— Что? — Станислав приподнял голову, но шея его тут же заныла нестерпимо. Он поморщился. — А ты не мог им как мужик ответить? Не мог?

— Это ты что ли ответил? Да тебя избили как собаку, — огрызнулся Николай. — И в другой раз ты теперь молчать будешь, — прибавил он и, на всякий случай, отодвинулся.

— Не буду. Мне по хрену! Пусть хоть голову отрежут. Хоть и отмудохали, но человеком остался. Понял?

— Ладно, Стас, хорош, — проворчал дед Богдан. — И правда радуйся, что жив остался. На тебе ведь места живого нет.

Солдат приподнялся на локте, взял бутылку с водой и полил себе на лицо, смывая засохшую кровь. Вода отдавала затхлым привкусом.

Голова ныла и разламывалась. Губы вздулись кроваво-фиолетовыми пузырями. Левый глаз совсем заплыл. Станислав прополоскал рот, выплюнул тёмно-красный сгусток. Потом, прильнув к горлышку, жадно пил, стараясь залить, затушить сухую горячечную глотку.

— Ничего, мужики, — сказал он. — Выберемся. Не боись.

— Теперь они от тебя не отстанут. Всё время будут бить, издеваться, — вздохнул Сослан. — Совсем сломать захотят.

— Однако, Стас, тебя хрен сломаешь, — вдруг добавил он, чуть помолчав.

Чеченцы гуляли. Обмывали шестьдесят тысяч долларов, полученных за Ашота. Зарезали на дворе двух баранов. Их освежёванные туши, подцепленные железными крючьями за ноги, свисали с деревьев. Женщины закопали в огороде дурно пахнущие бараньи кишки.

В дом к Султану набилось человек тридцать. Родственники, друзья, несколько боевиков, которые воевали с его старшим сыном. Чеченцы обильно пили, вливая в себя стаканы водки, жевали шашлык, посыпая душистые куски мяса солью и с жадностью вонзая в них зубы. Хрустели свежей редиской, зелёным луком, чавкали солёными огурцами. Свежих в конце апреля ещё не было.

Царило разнузданное веселье. Все гоготали, смеялись и говорили разом, оживлённо размахивая в воздухе руками. Жена Султана и пришедшие ей на помощь родственницы едва успевали приносить всё новые и новые тарелки с едой.

Султан уже в сотый раз рассказывал всем, как ему удалось проведать про богатство армянской семьи, найти в Городе Ветров нужных людей и заказать похищение. Каждая деталь смаковалась, обсасывалась со всех сторон. Потом он хвастался, сколь умело вёл торг с отцом Ашота. Как он до полусмерти запугал его сына, и тот, рыдая в телефонную трубку, молил отца поскорее заплатить выкуп. Султан даже сводил гостей в подвал и показал цепь, на которой сидел невольник.

— Ай, Султан! Ай, мужчина! — гремели пьяные голоса.

— А ты ему яйца отрезал, а? Отрезал?

— Хотел отрезать. Но его пахан сказал, что без яиц он только двадцать тысяч за сына даст.

— Мужчина, Султан! Мужчина!

Чеченцы хищно щерили рты, сверкая белыми, крепкими зубами.

— Вот это по кайфу! Вот это мужчина! — восклицали они.

Бородатый, горбоносый, с диковатым взглядом боевик, сидевший до сих пор молчаливо и угрюмо, вдруг поднялся за столом.

— Уважаемый Султан! Мы собрались здесь, чтобы отпраздновать это удачное дело, — начал он, когда все смолкли. — Чтобы поставить отца этого ишака на колени и заработать шестьдесят тысяч долларов, тебе хватило двух недель. Вот так и надо вести дела.

Окружающие загудели радостно.

— Я знал твоего старшего сына Асланбека, — продолжал горбоносый. — Это был мужественный, достойный сын чеченского народа. Мы вместе с ним сражались в Грозном, защищали от русских родную землю. Мы дрались за консервный завод против русских десантников. Твой сын лично сжёг из гранатомёта два ихних танка. Твой тейп, уважаемый Султан, всегда рождал самых достойных мужчин. Так выпьем же за тебя и за твоих сыновей! Пусть будет вам удача во всех делах!

Чеченцы в тридцать глоток одобрительно загалдели и опрокинули в заросшие рты гранёные стаканы. Зачавкали мясом, захрустели редиской. Султан, сидевший во главе стола, раздувался от спеси. По его раскрасневшемуся мясистому лицу выступили крупные капли пота.

Со всех концов стола раздавались громкие голоса:

— Вот это я понимаю. Вот это бизнес: армянина похитил — шестьдесят тысяч долларов заработал!

— Так и надо дела делать.

— Бараны нужны для того, чтобы волки всегда были сыты.

— Давай, Султан! Чтоб тебе всегда такая удача была!

Чеченцы вставали по очереди, произносили высокопарные, торжественные тосты, чокались, безостановочно пили водку, залпами вливая внутрь жгучую жидкость.

Все были уже пьяны. Звенели стаканами, хохотали громко, раскатисто. Горбоносый боевик, облокотясь на стол, вдруг запел по-русски зычным голосом с сильным акцентом:

— Пускай над городом клубится,

Пускай клубится чёрный дым.

Тридцать глоток дружно подхватили:

Пусть город Грозный стал разбитым,

Хоть был когда-то молодым.

В конце каждой строфы чеченцы протяжно завывали пьяными голосами по-волчьи, протяжно и жутко. Некоторые повскакивали со своих мест, опрокинув стулья. И пели теперь стоя, покачиваясь в такт мелодии.

У боевика был хороший голос. Он сидел, не шевелясь, прищурив зеленоватые глаза, и старательно выводил каждый куплет этой известной песни, которую помнил всю наизусть:

— Здесь были красные береты,

Был СОБР, «Кобра» и ОМОН.

Вы все ж рыдали словно дети,

Когда вам горло резали ножом.

— Резали ножом! — взревели все хищно.

— Пускай бомбят нас самолёты,