– Ты знаешь, что видит. Это был ее дом, и она все еще в нем. А мы заняли его. Закидываем грязные ноги на ее мебель… тянем свои грязные лапы к ее вещам… говорим о ней так, словно ее здесь нет. Вот о чем я иногда думаю. Но порой мне приходит в голову, что она, возможно, не хочет оставаться одна. Никогда. Поэтому следит за этим.

Мы с Моне посмотрели друг другу в глаза. Моя рука нагрелась и прижалась к груди за картиной, сердце колотилось.

– Нам нужно поговорить, – сказала Моне. – Но не здесь.

Она показала на полку. Не перед ней.

Портрет потемнел, за стеклом что-то задрожало. Эта дрожь волной прокатилась по моему телу, как во время землетрясения. Мы ее расстроили.

Появилось чувство, что она знала, о чем хотела со мной поговорить Моне, и намеревалась держать меня в неведении. Меня как будто кто-то толкал назад, в пыль и темноту, на золотистый пол. И пусть я становилась мягче, от дурманящего чувства онемения кружилась голова и часть меня почти хотела погрузиться в это, но другая часть рванула со всех ног и направилась к лестнице.

Я снова пришла в себя, только когда положила руку на перила.

По пути наверх нам никто не попался навстречу – казалось, все в этом доме спрятались за закрытыми дверями, выключив на ночь свет. Но мы не были одни. Хоть мы и покинули гостиную, я все еще ощущала ее взгляд на своей спине. Взгляд снизу, взгляд сверху. Портреты проживающих в «Кэтрин Хаус» девушек очнулись, тогда как настоящие жильцы спали. Девушки стояли за стеклом с серыми лицами и мрачными взглядами. Они смотрели на меня так, как никогда прежде, – словно знали. Не осталось незамеченным то, что я сделала сегодня – к чему Моне подстрекнула меня, – какой вопрос мы затронули, разговаривая внизу. Они опасались меня.

Я ускорилась, хотя лодыжка болела.

Моне молча направилась в свою комнату этажом ниже. Между нами будто было нечто наэлектризованное, оголенный провод. Но все изменилось, как только настал комендантский час и мы вернулись в дом.

– Я думала, ты хочешь поговорить? – крикнула я ей вслед. Она не ответила.

Когда я свернула за угол, направляясь на свой этаж, вниз спускалась Гретхен, ее тень так возвышалась надо мной, что я даже не поняла, кто или что ко мне приближалось.

Что она здесь делала? Ее комната не на пятом этаже.

Увидев меня, она схватила меня за руку и притянула к себе.

– Моне просила не разговаривать с тобой, – сказала она, – но ты же сделаешь это, да? Поможешь Кэтрин?

Я вырвала руку. Она еще болела после той ночи в лесу, и к этой боли добавились острые ногти Гретхен и сильная хватка.

– Помогу в чем?

– Нам нужно ее пробудить. Она пытается нам что-то сказать, и мы не знаем что. Книга ни о чем не говорит.

Что-то в Гретхен было не так, ее глаза блестели настойчивостью. Меня это нервировало.

– Ты была в моей комнате? – спросила я.

– Как я могла быть в твоей комнате? Твоя дверь заперта. Здесь никто не запирает двери, не знаю, зачем ты это делаешь. Что прячешь? Почему ты здесь?

– Что ты имеешь в виду? Мне была нужна комната, – просто ответила я. – Я позвонила, и здесь оказалась свободная.

– Сюда никто не звонит в поисках комнаты.

Но я позвонила. Как будто приехала сюда по мановению волшебной палочки. В мгновение ока. Ради свободной комнаты, в которой я так нуждалась. И все равно это было реально – я могла прикоснуться к стенам, чувствовала под ногами лестницу.

– Что это? – спросила Гретхен.

Я держала в руках холст и не собиралась ей его показывать. Когда она потянула за него, чтобы развернуть, я не отпустила его, словно он привязан ко мне.

– Тебя как будто кто-то ударил по голове, и ты ничего не знаешь, – сказала Гретхен.

– Что, прости?

Она завернула и потопала по лестнице, ничего мне не объяснив.

* * *

Я закрыла дверь, заперла ее и положила мамин портрет изображением на кровать. Как так получилось, что, несмотря на это ужасное исполнение, немногим лучше рисования пальцами, я ощущала ее рядом с собой больше, чем прежде? Я ощущала ее внутри холста, а теперь и в доме. Я была уверена, что в этот самый момент она думала обо мне, пока я смотрела на мазки, обозначавшие ее глаза. Мазки серовато-зеленовато-голубые, наложение цветов никак не выделяло один из них, что казалось верным.

Я нашла самый большой предмет одежды – толстовку, которую мама упаковала за меня; возможно, она когда-то принадлежала ей, – и засунула в нее портрет. Затем спрятала его между пружинным блоком и матрасом в той части, где я кладу ноги.

И тут начал звонить мой телефон.

Он валялся где-то в моей сумке, и пришлось в ней порыться, чтобы найти его и увидеть на экране улыбающееся мамино лицо.

Она услышала мои мысли, хотя нас разделяли мосты, автострада и горные дороги? Знала, что нужно в этот момент позвонить мне? Мы настолько связаны, несмотря на истрепавшуюся веревку?

Прием был так себе. Всего одна палочка, но я все равно надеялась услышать ее голос. Но не ожидала получить мертвую тишину – еле слышные и далекие помехи, будто она подняла телефон в воздух, чтобы я услышала шум ветра.

– Мам? – прокричала я в телефон, но бесполезно. Сигнал пропал. Когда я попыталась перезвонить, все время попадала на голосовую почту, не получала ответа. Ее телефон оставался недосягаем, будто она заехала в туннель.

Она не перезвонила.

Я присела на край кровати, сначала не соображая, что сидела на ней, а потом подскочила. Она знала, что надо мне позвонить. Материнская интуиция подсказала. Она понимала, что своим походом в галерею я предала ее. Вот в чем дело – она позвонила сообщить, что все знала.

Когда дело касалось моего отца, мы понимали друг друга, и я лишь раз нарушила это взаимопонимание, четыре года назад. После визита в галерею мама пообещала, что мне больше не придется с ним видеться. Сама она сдержала это обещание. А потом заставила пообещать меня.

Я не должна была говорить мужчине, с которым она спала, или его дочкам, куда мы ходили и кого видели. Должна проглотить эту информацию и спрятать ее там, откуда никто не сможет достать. Я была ее девочкой, и мое место не могла занять ни Шарлотта, ни Даниэла. Она знала, что могла мне доверять. Разве не так?

Я кивнула. Всегда хранила ее секреты. Родилась для этого.

Секрет оставался на месте, пока мы ехали на метро на север города и вошли в музей, чтобы встретиться с ними в назначенном месте. Ей пришлось свериться с картой, чтобы найти его – «Водяные лилии», исполненные циклом и растянувшиеся по всей стене, как огромное неброское пятно. Секрет оставался на месте, пока мы ждали, пока я смотрела с прищуром на картину и видела лишь мазки цвета, острые, шероховатые и умоляющие об исправлении пальцем. Секрет оставался на месте, когда вышел он со своими дочками. Секрет оставался нетронутым все переплетение коридоров музея, поездки вверх и вниз на эскалаторе, выходы и входы в огромные просторные залы с произведениями искусства.