Еще один класс лиц, о которых верным приказывали доносить инквизиторам, – это «приверженцы» или защитники ереси. К этой категории относились те, кто принимал еретиков в своих домах, защищал, кормил их и помогал скрыться или избежать ареста; к этой же группе можно отнести принцев, дворян и светских магистратов, которые отказывались помогать инквизитору в полной мере осуществлять свою власть. Такое поведение влекло за собой отлучение от Церкви. А в тех случаях, когда исполнению работы инквизитора мешал целый город или даже район, их ждал суровый интердикт. Это было делом непростым. При интердикте в городе или в целом районе закрывались все церкви, не проводились обряды крещения, конфирмации и соборования – без специального разрешения не проводились вообще все службы, а если оно и давалось, то служить можно было только при закрытых дверях и потушенных огнях.

«Интердикт был ужасен тем, что при нем карались все – невинные и виноватые – вся страна, город или община. Стивен Бурбонский пишет о том, что в результате такой меры сильный замок и его окружение, расположенные около Валенсии, полностью обезлюдели».[107]

Когда дело касалось колдунов, мнения о том, как с ними обходиться, несколько расходились, и почти до конца XV века Папы Римские не высказали какого-то определенного суждения об этих людях. Колдовство было мало распространено в Средние века, да и к концу XV – началу XVI веков оно не стало слишком популярным. Церковный собор в Валенсии, проходивший в 1248 году, не отнес колдунов к еретикам и постановил, что дело с ними должны иметь только епископы. В случае нежелания покаяться и при упорстве их приговаривали к тюремному заключению на срок, определяемый епископом. Бернар Гуи говорил, что Святая палата не должна заниматься еретиками, а потому почти во всех случаях, когда колдуны представали перед его трибуналом, он попросту передавал их дела в руки епископских судов.[108]

С другой стороны, Эймерик проводит четкое различие между теми, кого можно было назвать «простыми» и «еретическими» колдунами.[109] К первым он относит тех, кто занимался хиромантией, астрологией, предсказаниями судьбы и тому подобными вещами; с этими людьми ни инквизиции, ни церковными властям попросту нечего было делать. А вот когда дело касалось поклонения демонам, крещения картинок, использования святых масел для негожих целей, а также использования для колдовства любых предметов, благословленных священнослужителями, тут же возникало подозрение в ереси, и уж тогда инквизиция обращала внимание на колдуна.[110]

Почти до конца XIV века колдовство считалось исключительно делом Церкви. Светская власть не пыталась ни искоренить, ни терпеть его, а дела колдунов передавались светским судам лишь в редких случаях. Но к 1390 году, несмотря на некоторые попытки Пап удержать дела колдунов в пределах обычных церковных дел, мы видим, как показывают документы, светские суды все чаще признают ересь преступлением, и что епископы с инквизиторами переставали вести суды над колдунами. Как замечает мсье Танон:

«У нас есть несколько важных примеров, записанных в журнале регистрации криминальных преступлений, совершенных в Ле Шатле с 1390 по 1393 год, которые были опубликованы мсье Дюпле-Ажье. Больше того, мы видим, что для бедняг, обвиненных в колдовстве, изменение юридической процедуры не принесло облегчения: если епископы и инквизиторы приговаривали их только к тюремному заключению, то светские суды, возглавляемые мэром Парижа, всегда карали их смертью путем сожжения на костре».[111]

Инквизиция никогда не бралась судить обычные моральные проступки или нарушения поведения. Ее деятельность с начала до конца была посвящена преследованию ереси. А ведь ересь включала в себя множество грехов и вела ко всевозможным извращениям христианского морального кодекса – взять только части альбигойского учения в отношении брака и военной службы, потреблении мясных продуктов и повиновении конституционным властям. Соответственно некоторые общие правонарушения, не имеющие очевидной связи с еретическим верованием, могли при более тщательном рассмотрении оказаться результатом извращенного морального учения, а значит, ереси. Так, инквизиторов вроде бы не волновало ростовщичество. Однако если ростовщик заявлял, что не считает ростовщичество грехом, его могли заподозрить в ереси. Правда, Александр IV заявил, что инквизиторы вообще не должны заниматься делами ростовщиков, и что эти дела следует рассматривать только епископам. Однако несколько Пап, живущих после него, постановили считать еретиками тех, кто утверждал, будто ростовщичество – это не грех.

Сексуальные нарушения и такие проступки как, например, бигамия, разумеется, не касались Святой палаты. Однако если и в этом случае становилось известно, что подобные вещи проводились при отрицании церковных правил и устоев, или если их не считали греховными, людей, виновных в них, начинали подозревать в ереси, а потому их делом занимался инквизитор. К примеру, в Италии Святая палата осудила священника, который взял себе любовницу, – и не потому, что он нарушил церковный обет, а потому, что вообразил, что, надев одеяния священника, избавился от всех грехов. Разумеется, подобные нарушения, совершаемые священниками, не оставались незамеченными и безнаказанными. Но до тех пор, пока в их деяниях не начинали подозревать ересь, Святая палата не имела к ним отношения.

Большую озабоченность вызывала у Святой палаты необходимость искать и уничтожать еретические книги, недозволенные переводы Писания и, вообще, вся пропаганда, направленная против веры. Тот факт, что до наших дней сохранились лишь несколько книг, касающихся еретических культов, ритуалов и инструкций, позволяет предположить, что историки видели еретиков в ложном свете. Нам говорится, что это всего лишь еще один пример того, что дьявол черен, потому что на самом деле все книги написал Господь. Мы, конечно же, знаем, что в большинстве своем сохранившиеся книги написаны людьми, которые были враждебны к еретикам и считали их присутствие на этой земле недопустимым. С точки зрения современного историка, остается лишь сожалеть, что усилия инквизиторов, направленные на уничтожение еретических книг, были такими успешными. Мы слышали об одном богатом и образованном дворянине, маркизе Монферране, который был большим любителем книг и собрал целую библиотеку катарской литературы. Когда он тяжело заболел, его посетили несколько доминиканцев, которым он рассказал о своем хобби, уверив их при этом, что читал эти книги просто из интереса. Для того чтобы продемонстрировать свое презрение к их содержанию, сообщил доминиканцам маркиз, он всегда вставал на ящик с этими книгами, когда одевался. Однако его заверения не убедили инквизиторов: книги были изъяты у маркиза и сожжены в его присутствии.