Дядюшка улыбается.

— Король поверит во все, что ему будет угодно. Бог укажет ему мудрое решение.

— Кто же мог его околдовать? Какая ведьма? Кто?

— У тебя кошка есть? — снова улыбается он.

Сердце схватывает ледяная тревога, дыхание замерзает, словно я стою на лютом морозе.

— У меня? — повторяю я. — У меня?

Герцог весело смеется.

— Да не глядите с таким ужасом, леди Рочфорд, никто вас ни в чем не обвинит, пока вы под моей защитой. Кроме того, у вас же нет кошки? Или запрятанных поглубже талисманов? Восковых куколок, например? В полночь на шабаш не летаете?

— Не шутите такими вещами. — Я все еще не могу прийти в себя. — Тут не до смеха.

— Вы правы, тут не до смеха. — Голос вмиг становится серьезным. — Так кто же ведьма, околдовавшая короля?

— Не знаю. Среди придворных дам не ищите. Среди нас ведьм нет.

— Тогда остается сама королева. — Голос тихий, настойчивый.

— Брат ее защитит, — бормочу я. — Даже если вам не нужен союз с ним, даже если вы вернулись из Франции с заверениями в вечной дружбе, не можете же вы рисковать тем, что поссоритесь с ним навеки. Он подымет против нас весь протестантский мир.

— На твоем месте я не был бы так уверен, что он бросится на защиту сестры, — пожимает плечами дядюшка. — А в дружбе с французами, что бы там ни случилось, я не сомневаюсь.

— С чем вас и поздравляю. Тем не менее королева — сестра герцога Клевского. Нельзя ее ни с того ни с сего назвать ведьмой, удавить на деревенской площади и зарыть на перекрестке с осиновым колом в сердце.

Он разводит руками, будто от него ничего не зависит.

— Не знаю, не знаю, я всего лишь слуга его величества короля. Посмотрим, посмотрим. Наше дело — не сводить с нее глаз.

— И следить, не занимается ли она ворожбой? — произношу я с плохо скрытым изумлением в голосе.

— Искать доказательств. Если королю что-то нужно, хоть доказательства, хоть что, Говарды всегда готовы сослужить верную службу. Правильно я говорю? — Он многозначительно замолкает.

Соглашаться — язык не поворачивается.

— Мы всегда готовы служить. — Не успокоится, пока не услышит ответ. — Верно?

— Да, милорд.

Хэмптон-Корт, март 1540 года

Мой родственник Томас Калпепер состоит на службе у короля. Король его отличает, кажется, просто за красивую мордашку и голубенькие глазки. Так вот, этот Томас — настоящий мерзавец и клятвопреступник, ни за что не хочу его больше видеть.

Впервые мы встретились сто лет назад, он приехал в Хоршем навестить бабушку. Она подняла шум вокруг него, клялась — он далеко пойдет. Сейчас-то он говорит, я была самой хорошенькой девушкой во всем доме и его любимицей. Но это неправда, в тот приезд он вряд ли меня даже заметил. Я-то его заметила. Тогда я была влюблена в это ничтожество, Генри Мэнокса, но не заметить Томаса Калпепера было невозможно. Будь я помолвлена с самим королем, я бы заметила Томаса Калпепера. Любая бы заметила. Да и сейчас в него влюблена половина придворных дам.

У него темные кудри, совершенно голубые глаза и чудесный смех. Вне всякого сомнения, он самый красивый из придворных. Король обожает его за остроумие, за веселость, к тому же Томас отличный танцор, неутомимый охотник, отважный рыцарь, на турнирах ему нет равных. Король постоянно держит его при себе, днем и ночью, называет своим милым мальчиком и маленьким рыцарем. Он ночует в спальне короля — на всякий случай. Король предпочитает, чтобы именно он делал перевязки, потому что руки у него нежнее, чем у любого аптекаря или сиделки.

Все подружки заметили, как он мне нравится, и в один голос твердят — мы кузены, значит, непременно поженимся. Но у меня нет приданого, а у него совсем нет денег, так какой в этом толк? Я бы выбрала его в мужья из всех мужчин в мире. Такой озорной улыбки больше ни у кого нет, он смотрит на меня — прямо раздевает, ласкает взглядом.

Благодарение Богу, теперь я придворная дама, а королева у нас строгая и скромная, о таком и думать нельзя. Эх, в Ламбете его ждал бы теплый прием в моей постельке. Да взгляни на меня такой парень, как Том Калпепер, мой драгоценный Фрэнсис Дирэм прямиком бы отправился назад к Джоанне Булмер.

После раны на турнире он отлеживался дома, а теперь вернулся ко двору. Удар был силен, но он молод, а кости у молодых срастаются быстро — так он сказал. Сущая правда, он полон жизни, резвится, как заяц на лугу. Вернулся — и словно весной пахнуло, даже в пост стало веселей. Но как раз сегодня утром он заставил меня проторчать целый час в саду, а ведь меня ждала королева. Пришел и тут же объявил — остаться не может, пора к королю.

Ему придется запомнить — так со мной обращаться нельзя. Больше я дожидаться не стану, вообще не стану с ним встречаться. Он еще меня поупрашивает! Никакого флирта в пост — вот будет ему урок. Стану задумчивой и серьезной, вообще не буду больше ни с кем встречаться.

Идем обедать. Леди Рочфорд спрашивает, почему я в таком плохом настроении. Уверяю, что совершенно счастлива.

— Тогда не забывай улыбаться. — Она мне явно не поверила. — Милорд герцог вернулся из Франции.

Вздергиваю подбородок, ослепительно улыбаюсь, даже смеюсь, как будто она сказала что-то остроумное. Мой придворный смешок — ха-ха-ха, негромко и изящно, именно так должна смеяться настоящая леди. Она одобрительно кивает.

— Так-то лучше.

— А что герцог делал во Франции?

— С каких пор мы интересуемся международной политикой? — спрашивает она насмешливо.

— Думаете, я круглая дура?

— Твой дядя — великий человек, его ценит король. Он отправился во Францию, чтобы заручиться дружбой французского короля. Святой Оте… я имела в виду Папу, император и король Франции задумали заключить союз против Англии, но герцог обеспечит нам безопасность.

Смешно — Джейн Болейн чуть не сказала «Святой Отец», а ведь так больше говорить нельзя.

— Это я знаю, — стараюсь сделать умный вид. — Они задумали чудовищное злодеяние — посадить на трон кардинала Поля.

— Не так громко!

— Нет, правда, — настаиваю я. — Вот почему его бедная старая мать и все остальные Поли теперь в Тауэре. Кардинал призвал английских папистов объединиться против короля, как раньше.

— Никогда этого не будет, — говорит она сухо.

— Они поняли, что были не правы?

— Почти никого не осталось в живых. И это тоже заслуга твоего дяди.

Хэмптон-Корт, март 1540 года

Мне объяснили: к соблюдению Великого поста при дворе подходят со всей серьезностью. Мы не будем есть ни говядины, ни баранины. Я ожидала только рыбу на обед, и так все сорок дней, но в первый же вечер поняла — в Англии не мучаются угрызениями совести. Король заботится только о собственных нуждах. Несмотря на Великий пост, к столу подавалось чудовищное количество блюд. Держа тарелки высоко над головами, слуги входили в залу и прежде всего направлялись к королевскому столу. По традиции мы брали понемножку от каждого кушанья и отсылали остатки друзьям и фаворитам. Я тщательно следила, чтобы мое угощение попадало только придворным дамам или знатным леди. Ошибиться нельзя. Я ни разу не послала лакомое блюдо мужчине. Это не пустая учтивость — ведь король все время наблюдает за мной, хочет подловить. Его маленькие глазки, почти не видные из-за жирных щек, следят за каждым словом, произнесенным за столом, за каждым жестом.