Таран и Карась, хоть детей и не нашли, полагали, что те спрятались на чердаке, в доказательство чего показали детскую туфельку. Больше там ничего найти было невозможно, так как дом свой Бурый еще не достроил и света на чердак еще не провел. Руслан велел отнести труп Гиви в багажник, а сюда принести заранее заготовленную канистру с бензином, хорошенько тут все полить (и в особенности на чердаке) и поджечь. На душе его было пакостно и гадливо. Только что он полностью и совершенно, до глубины души разуверился в людях. Да и кому еще в этом мире можно доверять, если самый близкий тебе человек готовит против тебя нож за спиной?..

Только это расстройство чувств не позволило ему проявить обычную сообразительность и проверить цокольный этаж дома, где и прятались оба ребенка. Гришенька — потому что всегда только туда и прятался, когда хотел напугать маму (а туфельки свои он по всему дому разбрасывал, чтобы к бабке не ходить), а Ксюша потому, что последними словами папы были «Спасай Гришеньку».

А ввиду того, что цокольный этаж был еще недостроен, в нем имелись дыры в кирпичной кладке, так что когда дом занялся, дети выбрались из него и побежали к бабке Дарье, старой, подлой бабе, которая и в самом деле постоянно шпионила за Санькой через дырку в заборе. Доходило до того, что она записывала номера машин, которые к Саньке приезжали.

Поэтому, когда вместе с пожарными приехала милиция, старая ведьма выдала им номерные знаки машин, стоявших во дворе у Саньки, тех самых машин, на которых скрылись убийцы. А семилетний Гришенька не колеблясь заявил, что одна машина — «ниссан-патрол», а другая — «камаро», на которой постоянно ездит «дядя Вася-Карасик».

Словом, не успел Руслан выехать на московскую трассу, как его прижал к обочине белый милицейский «форд» и толстый вальяжный мент, подойдя к машине, потребовал у него документы. Руслан и не подумал выходить из машины (он прекрасно знал, что ничего не нарушал). Держа одну руку на руле, он другой полез в бардачок за документами, как вдруг мент одним взмахом руки приковал его руку наручниками к рулевому колесу и сунул ему под нос пистолет.

Смутное чувство удовлетворения Руслан Гараев ощутил лишь той же ночью, когда узнал, что Карася и Тарана взяли только что, причем как раз в тот момент, когда они тащили к Дону тяжеленный труп гиганта Гиви. Он тут же стал валить все три убийства на них и выдумывать мотивы, но в комнату для допросов ввели двоих детей. И девочка, с ненавистью глядя на него, вытянула пальчик и сказала:

— Вот он в папу стрелял!

— И в маму! — подхватил мальчик.

И тут только Руслан сорвался и заорал:

— А вот этого не было! Не было, гражданин начальник! Я его маму пальцем не трогал! Не было этого сопляка во время нашей разборки!

— Вот и пишите как все было! — обрадовался следователь, предупредительно подставляя бандиту авторучку и лист бумаги.

Руслан собрался с духом, закурил и начал писать. И начал он со сходки, прошедшей недавно в Бутырской тюрьме.

При виде молодого человека, открывшего им дверь, Люда ойкнула и спряталась за спину Тенгиза. Стоявший на пороге мужчина был более чем знаменит. Он был личным другом всех знаменитостей. Внешне мужчина с копной соломенных кольцами завитых волос, ниспадавших на плечи на манер париков петровских времен, производил впечатление королевского пуделя. Его так и хотелось почесать за ухом.

Когда-то Рональд Музгин умудрился спеть одну-единственную выдающуюся песенку «Хэй, отрада!.. Мне больше ничего не надо!», песенку, которая побыла хитом ровно три дня и обладала главным достоинством любого эстрадного шлягера: под нее инстинктивно хотелось дрыгать ногой. И Рональд (вообще-то Ромка по паспорту) сумел выжать из этой песни все. Он с ней пробился на телевидение, снял клип, спел с ансамблем и хором главного оркестра вооруженных сил, записал лазерный диск и кучу компакт-кассет и даже уломал какого-то владельца видеостудии выпустить видеокассету, где эта песенка занимала бы ведущее место. Последним писком было турне по городам и весям России, где публика, изголодавшаяся по кумирам, с восторгом принимала все, под чего можно было поорать и попрыгать.

После этого у Рональда хватило денег на то, чтобы с годик пожить в Сан-Франциско и достало ума сообразить, что еще месяца через два он рискует пополнить общину местных бездомных. Америка неласково принимала чужеземных бездарей… Он вернулся в Россию, быстро набрал растраченный капитал и, поняв, что места на музыкальном Олимпе уже распределены, стал заниматься тем, чем не переставал заниматься никогда: посредничеством. За краткий срок своего бытия эстрадной звездой, он сумел перезнакомиться со всеми что-либо значащими в шоу-бизнесе личностями, и теперь активно собирал плоды своей коммуникабельности. Он и раньше умел привлечь к себе тучу талантливых, но бесталанных музыкантов и на их фоне выглядел и прослушивался в общем-то неплохо (чем в сущности и объяснялся успех его альбомов и дисков). Теперь же он открыл собственную студию и поставлял звучащий товар на фирмы звукозаписи, продюсировал молодые таланты. Вечерами же он тусовался среди музыкальной богемы и выискивал спонсоров для выпуска собственного диска.

С Тенгизом он восторженно обнялся, на его же девушку поглядел одним из своих бойких взглядов, от которого бывало впадали в раж провинциальные девицы.

— Да! — сказал он, улыбаясь. — Вы и есть то самое юное дарование? Наслышан о вас.

— Да, Ромик, — сказал Тенгиз, — если можно, послушай ее. Девушка рвется на сцену. Вдруг у нас тут прячется новая Алла Пугачева?

— Я принесла кассету, — девушка, покраснев, полезла в сумочку, но Рональд остановил ее жестом.

— О, что вы, что вы! Какие еще кассеты? Мы ведь живем в двадцать первом веке. Для искусства важно не то, как звучит ваш голос, а то, как вы выглядите, двигаетесь, чувствуете, сопереживаете… А все остальное вполне достижимо средствами техники. Вон как рванула вперед эта американская армянка-Шэр, и все лишь благодаря тому, что, когда она не вытягивала ноту, ее компьютерщик ей исказил голос. Я кстати, заказал себе такую плату, так что если захотите, можете петь голосом робота… Прошу вас в кабину.

В пустынном помещении было тесно от аппаратуры, в углу за компьютером сидел какой-то волосатый парень и играл в «шарики». Люда вошла в кабину, помещение, отгороженное от основного большим, во всю стену стеклом. Сердце ее радостно забилось. Сколько раз в мечтах она представляля сабя здесь, перед этим здоровенным микрофоном, с огромными наушниками на голове. Она, поет, а там, за стеклом, благоговеющие японцы (после мадонновского клипа песенки «Дождь» весь персонал студии мог в ее представлении быть только японцами) сосредоточенно колдуют над микшерскими пультами и компьютерами… А потом она выходит из кабины, и ее встречают восторженные аплодисменты. Она же с чарующей неземной улыбкой отстраненно проходит мимо них всех, и скрывается в недрах белоснежного лимузина.

Что же, первый шаг уже сделан, правда вместо лимузина «сузуки-самурай», а вместо япошек вот этот пудель, к которому ее привел славный Тенгизик. Но до чего же долго пришлось его уговаривать!