Под светом факела блестела гладкая оливковая кожа, широкие плечи, сильные мускулы; свет любовно заливал твердые углы и гибкие полукружия грудных мышц. Он повернулся, и ей стали видны ослепительные глаза, блестящие, как черный мрамор, и скульптурные линии фигуры. Дейн вполне мог быть мраморным римским атлетом, воз родившимся к жизни.

Внутри все сжалось, ее охватила знакомая гремучая смесь томления и гордости.

«Мой!» – подумала она. Эта мысль была горько-сладкой, она несла с собой надежду и отчаяние. Он был ее по имени, по закону, церковному и светскому. Но не было такого закона, чтобы он стал ее по-настоящему, полностью ее. Для этого потребуется долгая и упорная борьба.

Джессика с жалостью подумала, что пьяный Эйнсвуд имеет больше шансов на победу, чем она. С другой стороны, он кажется не слишком умным, а для ее борьбы нужно не столько упорство, сколько ум.

Джессика не страдала нехваткой ума, а соблазнительное зрелище внизу давало более чем вескую мотивацию.

О на увидела, как один из мужчин вложил левую руку Дейна в самодельную перевязь. Соперники встали лицом друг к другу, чуть не соприкасаясь носами сапог.

Подали сигнал. Эйнсвуд мгновенно кинулся на противника, опустив голову и молотя кулаками. Дейн с улыбкой отступил, беззаботно уклоняясь от шквала ударов, давая герцогу наступать, Сколько хватало сил.

Но сколько бы ни было у того сил, он ничего не достиг, Дейн был легок на ногу, рефлексы у него были молниеносные, как и следовало, потому что Эйнсвуд был удивительно быстрым, несмотря на подпитие. Дейн вовлек его в веселую гонку. Удар за ударом сыпались, но били, кажется, только по воздуху, что приводило герцога в ярость.

Но он продолжал, вкладывая еще больше силы в нападение, пробуя под разными углами. Один удар пришелся Дейну по руке. Последовало стремительное движение – и Эйнсвуд пошатнулся, из носа потекла кровь.

– Боже мой, удар в нос, – пробормотала Джессика. – Никогда такого не получала. Его светлость тоже, можете быть уверены.

Эйнсвуд засмеялся и настырно ринулся в следующую атаку.

К этому времени Бриджет уже вернулась к новой хозяйке.

– Помилуй Бог, разве ему мало, что его ударили? – Она с отвращением сморщила нос.

– Они не чувствуют, пока все не кончится. О, отлично, Дейн! – закричала Джессика, когда мощный удар правой руки ее лорда обрушился герцогу в бок. – Так ему! Бей по корпусу, дорогой! Голова у этого олуха твердая, как наковальня!

К счастью, ее крик был не слышен за воплями собравшихся зрителей, иначе Дейн отвлекся бы на кровожадные советы жены – с печальным для себя результатом.

Во всяком случае, он выработал собственную манеру, и один – два – три жестоких удара по корпусу, наконец, повалили Эйнсвуда на колени.

Двое кинулись поднимать его светлость. Дейн отошел.

– Сдавайся, Эйнсвуд! – крикнул кто-то из кружка Дейна.

– Ага, пока он тебя не доконал.

Со своего привилегированного места Джессика не видела, какой урон нанес Дейн противнику, он был в крови, но кровь из носа всегда течет обильно.

Эйнсвуд встал, покачнулся.

– Продолжаем, Большой Клюв, – пыхтя, сказал он. – Я с тобой еще не закончил. – Он неуклюже замахал кулаками.

Дейн пожал плечами, шагнул вперед, проворным движением отбросил молотящие руки и вклинил кулак в живот противнику.

Герцог сложился, как тряпичная кукла, и опрокинулся. К счастью, друзья успели его подхватить, прежде чем голова его стукнулась о булыжник. Когда его привели в сидячее положение, он глупо ухмыльнулся, глядя на Дейна. По лицу текли пот и кровь.

– Извинения, – напомнил Дейн. Эйнсвуд несколько раз вздохнул.

– Прошу прощения, Вельз, – крякнул он.

– При первой возможности извинишься перед моей леди.

Эйнсвуд сел, кивнул, отдышался. Потом, к досаде Джессики, задрал голову к балкону и хрипло прокричал:

– Прошу прощения, миледи Дейн!

Тогда и Дейн поднял взгляд. Черные кудри упали на мокрый лоб, тонкий слой пота блестел на шее и плечах. Его глаза удивленно расширились, лицо болезненно исказилось, но в следующий миг вернулось знакомое насмешливое выражение.

– Миледи, – сказал он и театрально поклонился.

Джессика кивнула ему.

– Милорд. – Она готова была спрыгнуть с балкона к нему в руки. Одной рукой он дрался со своим другом, и все из-за нее. Он дрался умно, блестяще. Он был великолепен. Ей хотелось плакать. Она выдавила из себя дрожащую улыбку, отвернулась и поспешила уйти. Бриджет держала для нее открытую дверь.

Поначалу Дейн не понял, почему его невеста так улыбнулась, но потом оценил ситуацию и свой внешний вид и пришел к наихудшему выводу.

Он решил, что улыбка и холодное самообладание были выставлены для зрителей. Улыбка – это маскировка, как част о бывает и у него, и он легко мог вообразить, что за ней скрывается.

Еe муж – животное.

Он скандалил во дворе, как деревенский хам.

Он грязный, забрызган кровью Эйнсвуда, потный и вонючий.

А еще он полуголый, и факелы представили ей зловещую картину того, что он собирался скрыть в темноте, – тучное тело арапа.

Наверное, сейчас она склонилась над горшком, ее тошнит, а может, она запирает дверь и с помощью Бриджет придвигает к ней тяжелую мебель.

Дейн решил, что не будет отмываться в комнате, а сделает это снаружи, не слушая предостережений камердинера, что ночь холодная и сырая.

Чтобы не дать превзойти себя, Эйнсвуд присоединился к нему. Они молча обмывались, а друзья стояли вокруг, приветствовали их и спорили о перипетиях драки.

Закончив омовение, они стояли, таращились друг на друга, пожимали плечами, чтобы скрыть, что дрожат от холода.

Эйнсвуд заговорил первым:

– Надо же, женился. Кто бы мог подумать?

– Она в меня стреляла, – сказал Дейн. – Надо было ее наказать, иначе за мной начали бы гоняться с пистолетами все обиженные на меня женщины.

Он обвел собравшихся суровым взглядом:

– Если одной фемине простить, что она стреляла в Вельзевула, то другие подумают, что им простится стрельба по любому мужчине, под любым предлогом.

Мужчины замолкли, обдумывая возмутительную перспективу. У всех стали сосредоточенные лица.

– Я женился на ней ради служения обществу, – сказал Дейн. – Бывают случаи, когда мужчина должен подняться выше собственных мелких интересов и действовать на пользу друзьям.

– Должен, – сказал Эйнсвуд и расплылся в улыбке. – Но зачем ты пожертвовал мной? Она высший… Я хотел сказать, твоя леди чрезвычайно красива.