Дорога на Герцлию забита. Все, кто работает в Тель-Авиве, едут сейчас домой. В обратном направлении движение, напротив, абсолютно свободное. Брови воображают, как Авнер возвращается сейчас машиной домой после совершенно обыкновенного рабочего дня. В прервавшемся разговоре он хотел сказать Пнине, что любит ее, что он просит прощения за некоторую напряженность последних дней, а еще за то, что врал ей про черные таблетки. Они от геморроя, ему было стыдно ей в этом признаваться, и он впаривал ей байки про головную боль. Приехав домой, он обнаружит рассерженных людей рядом с пикапом кейтеринга, они будут ругаться с соседом из-за парковки, и ему придет в голову какая-нибудь буддистская мысль про то, что большинство наших ссор происходит из-за пустяков; он прыгнет в лифт, а когда доберется до своего этажа и откроет дверь, обнаружит пустую квартиру и наполовину выпитую бутылку коньяка. Пнины там не будет, и его это обидит. В конце концов, у него сегодня день рождения. Ему не нужно от нее ни подарков, ни вечеринок — они уже преодолели этот возраст, — но неужели это слишком — желать, чтобы твоя партнерша была с тобой, просто была с тобой в твой, черт возьми, день рождения? И все это время, думают Брови, Пнина вообще-то в пробке по дороге на Герцлию. Какая чушь.

Но Авнер тем временем вовсе не едет в свою квартиру в Рамат-Авиве. В офисе в Герцлии его тоже нет. Когда эти четверо добираются туда, в офисе уже вообще никого нет, но охранник на входе говорит, что видел, как Авнер уходил меньше часа назад. Охранник говорит, что у Авнера был пистолет. Он в курсе, потому что Авнер спросил его, как взводить курок. Точнее, Авнер знал, как взводить курок, но что-то там застряло и Авнер надеялся, что охранник ему поможет. Вот только этот охранник — не самый подходящий адресат для таких вопросов, охранник всего лишь старик из Казахстана, всю жизнь выращивал овощи в какой-то далекой деревне, он вовсе не Рэмбо. Приехав в Израиль, он попросился на сельхозработы, но люди из министерства труда сказали, что сельхозработами теперь занимаются только таиландцы и арабы и что с этого момента и до самой смерти он может либо сидеть на пенсии, либо работать охранником. Охранник рассказывает, что когда он не смог помочь с пистолетом, Авнер рассердился на него и даже принялся ругаться.

— Нехорошо, — говорит он Усам, — нехорошо ругать еврея моего возраста. И из-за чего? Я разве что-то не так сделал?

Усы кивают. Они знают, что если захотят, то и этого старика смогут успокоить, но у них уже нет сил. И их нервирует эта история с пистолетом. По дороге сюда Усы думали, что, может быть, Пнина несколько преувеличивает, но теперь видят, что она права.

— Если б он меня про сельское хозяйство спросил, я бы ему во всем помог, — говорит охранник Пластырю. — Я люблю помогать. Но в пистолете я не понимаю. Так чего ругаться?

По дороге к машине Пнина плачет. Брови говорят, что вся эта история уже вне их власти, надо вызывать полицию. Пластырь вмешивается и говорит, что полиция ничего не сделает. Если у вас нет связей, пройдет как минимум день, прежде чем они хотя бы жопу поднимут. Не то чтобы у Пластыря был план лучше, чем обратиться в полицию, но Брови уже давно действуют ему на нервы, и меньше всего на свете он склонен хоть в чем-то с ними соглашаться. Усы гладят Пнину по голове. У них в этот момент тоже нет никакого плана, они ни о чем не могут думать, когда она плачет. Ее слезы заполняют им череп, топят любую мысль, прежде чем Усы додумывают ее до конца. И то, что Пластырь с Бровями спорят рядом, тоже не очень-то помогает им сосредоточиться.

— Вы двое берите такси. Вы тут уже ничем не можете помочь, — бросают Усы.

— А как же ты и Пнина? — спрашивает Пластырь.

Он совсем не хочет уходить, или платить за такси, или ехать с Бровями до самого Рамат-Авива. Усы пожимают плечами. Им нечего ответить.

— Он прав, — говорят Брови.

Они знают, что это их шанс слинять, а вдобавок, Усы правы, то, что их четверо, ничем не помогает. Усы могут и сами поехать с Пниной в полицию, им не нужно, чтобы Брови с Пластырем держали их за ручку. Пластыря происходящее не очень устраивает: именно теперь, когда имеют место пистолет и экшн, возвращаться домой — это облом. Если он останется, он может что-нибудь изменить — к примеру, спасти этого Авнера, а даже если нет и он просто найдет его труп вместе с Усами и Пниной, это будет переживание, которое он запомнит на всю жизнь. Пусть и не самое удачное переживание, но все-таки переживание. В последние годы у него их было маловато. Была ракета во время Второй ливанской войны, когда ударной волной выбило окна в домике, который они сняли, чтобы отдохнуть на севере, и был матч в Яд-Элияху, на который Пластырь пошел с другом, и телекамеры засняли его среди зрителей, как раз когда он зевал. Может, еще рождение сына. Хотя Пластырь при этом не совсем присутствовал. Жена выгнала его из родильного блока за несколько минут до, потому что он рассердил ее, ответив на чей-то звонок по работе. Короче, Пластырь не рвется уходить, но он в курсе, что если Брови и Усы против, он не может настоять и остаться, не выставив себя козлом. Сейчас его положение может спасти только идея. Потрясная идея, которая задаст план или цель и в то же время поместит его в центр происходящего как инициатора, как направляющего, как человека, которого хорошо иметь под рукой.

— Надо поговорить с Игалем Кохави, — говорит он, обращаясь наполовину к Усам, а наполовину к Пнине, которая уже перестала плакать и теперь просто тяжело дышит. — Пнина сказала, что у нее есть телефон в наладоннике Авнера. А если Авнеру снился про него сон, от которого он кричал, значит, что этот Кохави прочно сидит у Авнера в голове. Кто знает, на первый взгляд вся история с пистолетом выглядит так, будто Авнер хочет покончить с собой, но что, если он собирается пойти убить этого самого Кохави? Надо позвонить ему и предупредить, объяснить.

Как только Пластырь произносит «покончить с собой», Пнина снова принимается плакать, а когда он говорит «убить», она просто теряет сознание. Счастье, что Усы успевают подхватить ее за секунду до того, как она шлепается лицом об асфальт. Пластырь бросается к ним, он хочет помочь, но взгляд Усов предостерегает его, что это плохая идея. Стоящие в стороне Брови замечают, что это ничего, это просто от стресса. Надо дать ей стакан воды, посадить ее на скамейку, и через минуту она снова будет на ногах.

— Валите отсюда оба! — кричат Усы. — Валите отсюда немедленно.

Позже, в такси, Пластырь скажет Бровям, что Усы зарвались, кто эти Усы такие, чтобы на них рот открывать? Сегодня если офицер так с солдатом разговаривает, на него жалобу пишут, с чего это Усы так орут на двух человек, которых еле знают и которые всего-то помочь хотят? Это он потом скажет, в такси. А сейчас, перед офисным зданием в Герцлии Питуах, Пластырь ничего не говорит, и они с Бровями уходят, оставляя Усы и Пнину одних.

Усы на руках несут ее в машину и осторожно, словно очень хрупкий предмет, опускают на пассажирское сиденье. Пнина приходит в себя раньше, чем они добираются до машины, и бормочет что-то с полуприкрытыми глазами, но только теперь, усадив ее, Усы вслушиваются.

— Хочу пить, — говорит она.