Мишель и Адам поженились через год после того, как Тодд надел кольцо на палец Ники. Братья-близнецы, женатые на сестрах-близнецах, — не знаю, случалось ли такое в истории. Не только в истории Флориды — в истории человечества. Это было так странно, что к ним даже приехали из какого-то ток-шоу, и не думайте, что с местного канала, — с какого-то национального, вроде Си-би-эс, — но Мишель сказала нет, потому что, по ее словам, она бы чувствовала себя на этом шоу как женщина с бородой в цирке.

— Они же хотят нас не из-за того, что мы сделали, — пыталась она объяснить Адаму. — Они хотят нас только из-за того, что мы для них странно выглядим. Они небось скажут нам одеться одинаково и будут спрашивать нас с Ники, почему у нас одинаковая стрижка. И даже если мы попытаемся объяснить, что эта стрижка больше всего нам идет, это прозвучит извращенно. А ведущий наверняка будет подкалывать нас всякими шуточками, которые выставят нас в плохом свете. А люди у телевизоров будут смеяться, и вы с Тоддом тоже будете смеяться, потому что вы с Тоддом от чего угодно смеетесь, и только я не буду знать, куда провалиться от стыда. Понимаешь?

Адам не понял. Он-то до смерти хотел сняться в этой передаче. Он никогда не был на телевидении и знал, что ребята на работе дико его зауважают, если он снимется в популярном ток-шоу. И клиенты тоже. Для него это мог быть потрясающий опыт, но он даже не пытался спорить. Спорить с Мишель, если она уже что-то решила, не имело никакого смысла, она все равно никого не слушала. В конце-то концов Адама все-таки увидели по телевизору, и не просто так, а в прайм-тайм и на всех континентах. Самого его в студию не приглашали, но вся Америка видела его в ностальгических черно-белых тонах — как он, одетый в спортивную форму своей джексонвилльской школы, ведет баскетбольный мяч по площадке. И ровно в тот момент, когда он улыбается и машет камере, видно, как Тодд впрыгивает в кадр неизвестно откуда, хватает мяч и забрасывает в корзину.

— Уже тогда, — сказал диктор в студии, — их соперничество было легко заметить.

И не то чтобы между ними было какое-то соперничество, но телевидение — это телевидение.

В реальности у Адама и Тодда были прекрасные отношения. И в принципе обе пары отлично общались. Они жили неподалеку друг от друга и вместе ходили куда-нибудь по выходным. Когда речь зашла о детях, они даже планировали рожать примерно в одно время, чтобы дети не росли одинокими. И эти планы наверняка бы сбылись, если бы не случилось то, что случилось. Никто ничего не подозревал. Честно? Задним числом такое трудно заподозрить. Даже если кому-то из соседей доводилось случайно увидеть, как Ники и Адам целуются на крыльце, соседи наверняка думали, что это вообще Тодд или что она Мишель. Так их роман продолжался больше года. В какой-то момент они даже думали взорвать все к чертовой матери, рассказать всему миру, развестись и пожениться заново. Но Ники знала, что Мишель это убьет, да и Адаму было немножко жалко и Мишель, и Тодда, который, хоть и не раз делал ему больно, всегда его любил и желал ему добра. Потом настал момент, когда Ники предложила это все прекратить. Это произошло, когда она заподозрила, что Тодд догадался. Ничего конкретного, но было у нее такое чувство, и они действительно не виделись несколько недель, а потом начали все сначала, потому что не быть вместе, как выяснилось, было совершенно невозможно для них обоих.

Я познакомился с Ники лишь спустя несколько лет после того, как вся эта история плохо кончилась. Адам был мертв, а Тодд давно сидел за это в тюрьме. Мишель не сказала с ней ни слова с тех пор, как вся история выплыла наружу. Для Мишель это произошло в тот день, когда Тодд с нулевого расстояния выпустил три пули Адаму в голову. Ну, Мишель никогда не умела легко прощать. Меня тогда пригласили лектором в один маленький университет на Среднем Западе, а Ники была секретаршей нашей кафедры. О ее истории я впервые услышал от одного лектора на нашем отделении, тоже приезжего, из Словении, а потом и от нее самой. Это было еще до того, как мы переспали.

Она сказала, что уехала из Флориды, хотела отдалиться от всего, но это не помогло, потому что и здесь все всё знали и судачили за ее спиной. Она рассказала, что очень странным образом — «извращенным», как наверняка сказала бы ее сестра Мишель, — она очень скучает по всей этой их «близнецовости». По тому, как люди на улице путали ее с Мишель.

— Выходит так, — сказала она, помнится, прямо перед тем, как мы поцеловались, — что когда у тебя есть сестра-близнец, ты чувствуешь больше. Как будто ты больше чем один человек и кроме твоей собственной жизни можешь жить еще одну жизнь. Вот кто-то говорит тебе: «Я видел, как час назад ты ела ванильное мороженое» или «Я видел тебя в розовом платье на автобусной остановке», ты можешь объяснить, что это вообще-то была не ты, но некоторым образом чувствуешь, что это была немножко ты — ты ела мороженое, и ты была в розовом платье, — и это такое странное ощущение, словно ты живешь больше жизни и делаешь в этой расширенной жизни еще всякие таинственные вещи, о которых никогда не узнаешь.

Она скучала не только по этому. Еще по мужу и особенно по Адаму. По человеку, который выглядел точно, ну прямо точно как ее муж, сидящий в тюрьме, и которого она безо всякой причины любила сильнее, чем мужа.

В ту же ночь я рассказал ей о своей жизни. И о своих изменах. Не с сестрой-близнецом моей жены, просто с одной женщиной с работы. Она была моложе моей жены и гораздо менее привлекательной, но я чувствовал себя в точности как Ники: как будто я прихватил себе больше жизни. Не обязательно более успешной или более многообещающей, чем та, которая у меня уже есть. Но из-за того, что я думал, будто эта жизнь достается мне в дополнение, а не взамен реальной, я заглотил ее, не сомневаясь ни секунды. В моем случае никто ни в кого не стрелял, а моя жена, хоть и подозревала, так и не поймала нас. Мы с ней остались вместе. Но только, как и за все вещи в жизни, которые кажутся нам бесплатными, за этот служебный роман я должен был немножко заплатить. Когда мне предложили этот годичный контракт за границей, жена предпочла остаться в Израиле. Официально дело было в детях — якобы этот переезд на год тяжело им дастся, — но на самом деле ее просто устраивало немного побыть от меня подальше.

Когда я познакомился с Ники, я уже давно пообещал себе, что больше не буду изменять жене. И все равно изменил. И не то чтобы речь шла о большой любви. Просто мы оба сделали еще одну попытку прихватить себе больше жизни.

Есть одна научная теория, которая утверждает, что, кроме нашей, существуют еще миллиарды параллельных вселенных и все они немножко разные. Есть те, где ты никогда не родился, а есть те, где ты никогда не хотел бы родиться. Есть вселенные, где я сейчас совокупляюсь с конем, а есть те, где я выиграл большой приз в лотерею. Есть вселенные, где я лежу, медленно истекая кровью, на полу спальни, и есть вселенные, где я избираюсь большинством голосов в президенты. Но совокупность всех этих параллельных вселенных меня сейчас не интересует. Меня интересуют только те вселенные, где она не живет счастливо замужем и у нее нет прелестного маленького сына. Те, где она абсолютно одинока. Таких вселенных много, я уверен. Сейчас я пытаюсь думать про них. Среди них есть такие, где мы никогда не повстречались. Они меня в данный момент тоже не интересуют. Среди оставшихся есть те, где она меня не хочет. Она говорит мне «нет». В одних — деликатно, в других — жестко. Все они меня не интересуют. Теперь остались только те, где она говорит мне «да», и изо всех них я выбираю одну-единственную — вроде того, как в овощной лавке выбирают дыню. Я выбираю самую красивую, самую спелую, самую сладкую. Погода в этой вселенной безупречная. Никогда не бывает слишком жарко или слишком холодно, и мы живем в маленьком срубе посреди леса. Она работает в городской библиотеке, в сорока минутах езды от нашего дома, а я работаю в отделе образования районной администрации, в здании напротив ее библиотеки. Из окна моего офиса иногда видно, как она возвращает книги на полки. Обедаем мы всегда вместе. И я люблю ее, а она меня. И я люблю ее, а она меня. И я люблю ее, а она меня. Я бы все отдал, чтобы перебраться в эту вселенную, но пока я не нашел способ, мне остается об этой вселенной думать, а это тоже немало. Думать о том себе, который живет там, посреди леса, с ней, в счастливом согласии. В мире есть бесконечное множество параллельных вселенных. В одной из них я сейчас совокупляюсь с конем, а в другой выиграл большой приз в лотерее. Я не хочу сейчас думать о них, а только о ней, только о той вселенной с домиком в лесу. Есть вселенная, где я лежу со вскрытыми венами, истекая кровью на полу спальни. В этой вселенной мне положено жить, пока все не закончится. Я не хочу сейчас думать об этой вселенной. Только о той. Домик в лесу, солнце садится, рано ложимся спать. Мы в постели, мое правое запястье невредимо, сухо, она лежит на нем, мы лежим обнявшись. Она лежит на нем так долго, что я постепенно перестаю его чувствовать. Но я не двигаюсь, мне хорошо так, когда одно мое запястье под ее горячим телом, и мне все еще хорошо, когда я полностью перестаю чувствовать свое запястье. Я чувствую ее дыхание на моем лице — размеренное, ровное, непрерывное. Теперь мои глаза начинают закрываться. Не только в той вселенной, в постели, в лесу, но и в других вселенных, о которых я сейчас не хочу думать. Мне хорошо при мысли, что есть такое место, в самом сердце леса, где я сейчас засыпаю счастливым.