престола его лишили, русского трона не завоевал, польский трон он фактически потерял, – так что ж оставалось? Оставались эмиграция в любимую Францию, возвращение к кардинальской мантии или монастырскому клобуку. Забвение, бедность, одиночество до конца оставшейся жизни…

Шляхетская республика Речь Посполитая дышала на ладан.

Интуиция Гришке подсказывала, что в Польше ему делать больше было нечего. Больше того – оставаться там было опасно. Дело шло к заключению мира с Москвой, Яну Казимиру было плевать теперь на интересы страны, шляхта воевать устала, и король мог быстро договориться с послами Тишайшего о мире, а этот мир ничего хорошего ему не сулил. И в одно прекрасное октябрьское утро Гришка, не рассчитавшись с хозяином, сбежал из города. Он решил пробираться в тёплые края, о которых ему когда-то рассказывал один дьяк, побывавший с посольством в славном городе Риме.

– Зимы там, братцы мои, не бывает! – рассказывал дьяк, закрывая глаза от умиления. – Дома топить не надобно, одёжа тёплая не требуется, кругом растут диковинные плоды, всё полыхает и благоухает цветами благовонными! Не страна, а чистый рай пресветлый!

Тогда дьяку никто не поверил. Главное, что никто из слушателей не мог даже на минуту представить себе житьё без холодной зимы. Потом-то Гришка слышал подобные же рассказы от других иностранцев, и конечно поверил. Всеобщая несправедливость и тут распорядилась, по мнению Котошихина так, что с лихвой наделила европейские народы теплом и солнцем, оставив на долю русских лютые морозы, сугробы и дикие мрачные леса.

Теперь у Котошихина появилась цель, и он решил её добиться. Что он там будет делать? А то же самое, что и в Литве или Польше. Небось, не пропадёт! Авось, обустроим свою жизнь как-нибудь!

Первым делом Котошихин поставил своей целью добраться до города Ченстохова. Оттуда его путь через герцогство Силезское и маркграфство Моравское проляжет до Вены, а там… там видно будет.

Ченстохов

Хотя он и цел, неразорён, и не убит, да без веры мёртв.

Протопоп Аввакум, «Послание братии на все лице земном»

В Ченстохове жить было дешевле, чем в столице, да и силезская осень оказалась помягче, но все равно Гришка ужасно зяб в своём зипуне, а главное – страшно голодал. Может быть, он и не добрался бы до своей цели, если бы не везение. Отмерив за неделю пешего путешествия вёрст двести, он доплёлся, наконец, до местечка Жарнув и присел на сломанное колесо, оставленное кем-то на обочине дороги. Поля кругом были совершенно голые – только в рощицы да овражки ветер согнал кучки пожухшей листвы. По московским понятиям, зимы в здешних краях вовсе не было, но дули такие пронзительные ветры, от которого некуда было спрятаться. Леса тут давно были вырублены и выжжены. Дрожа от холода и голода и чуть не отдавая Богу душу, Гришка сидел на колесе и тоскливо смотрел на небо. Позвать что ли на помощь Всевышнего? Только он, Вседержитель милостивый, мог бы даровать замерзающему путнику тёплый ночлег и сытную еду.

И он начал вспоминать слова молитвы, которую иногда приходилось читать в бытность свою в Москве, но слова в голову не приходили – видно все их выдуло этим треклятым ветром. Вместо этого почему-то вспомнились слова заговора, которые он услышал под Смоленском от одной бабы, у которой он ночевал в пути из Москвы к князьям Черкасскому и Прозоровскому:

– Батюшки ветры, батюшки вихари! В тёмном лесе, в топком болоте стоит изба, в той избе живёт стар-матер человек. У того стар-матера человека есть три девицы, три огненные огневицы; у них есть три печки: печка медна, печка железна и печка оловянна. Они жгли дрова – жгли жарко, ярко, пылко, ёмко. А вы с теми девицами совокупитеся, соложитеся и пустите мою тоску и пустите мою сухоту вон с дымом, с паром, с жаром…

О совокуплении сразу с тремя девицами в положении Гришки думать не приходилось, а вот картинка с избой и тремя жаркими печками в ней так и стояла перед глазами!

– Эй, добрый человек!

Сначала Гришка не понял, что обращались к нему. Потом сообразил, оглянулся и увидел крытую повозку, из окна которой торчала голова в чёрной сутане. Ксендз! Ну и ну: молитву правил к Покровителю всех православных, а ответ пришёл от Бога католиков. Выходит, Бог обладает способностью к перевоплощению в зависимости от местонахождения верующего? В России он православный, а в католических странах – католик? Чур-чур-чур! Что за мысли еретические овладевают им! Это всё от голода.

– Ты меня, батюшка? – переспросил Котошихин, тыкая себя пальцем в грудь.

– Вас, вас, сын мой – кого же ещё! – подтвердила сутана и поманила его к себе пальцем – Подойдите поближе. Мне нужна ваша помощь.

Дрожа всем телом, Котошихин на полусогнутых ногах подошёл к повозке и остановился от неё в двух шагах в ожидании.

– Мне нужно снять с повозки сундук. Он довольно тяжёлый, и мой кучер в одиночку с ним не справится. Помогите ему, пожалуйста.

– С моим удовольствием, батюшка.

Кучер слез с облучка и полез наверх отвязывать сундук. Развязав крепление, он стал подавать сундук на Гришку вниз. Котошихин упёрся в него слабыми руками, ухватился за перевязь и постепенно стал опускать его на землю. Тяжесть оказалась не по силам, и Гришка чуть не выронил поклажу из рук. Ух! Сундук шлёпнулся на ногу, Гришка вскрикнул от боли, но зато удар был смягчён, и сундук в целости и сохранности оказался на земле.

– Благодарю вас, добрый путник. – Ксендз вылез из повозки, повозился, открыл крышку сундука, достал из неё какой-то предмет, закрыл крышку и попросил поднять сундук обратно наверх. Когда всё было закончено, и кучер занял своё место, ксендз начал рыться в кармане, но ничего не нашёл, но, увидев на лице Котошихина разочарование, произнёс:

– Я не взял с собой мелочи, сын мой. Но я с удовольствием подвезу вас до того места, которое окажется и на моём пути. Вам куда нужно?

– До Ченстохова, батюшка.

– До Ченстохова? Вы следуете в Ченстохов? Надо же какое совпадение! Мне тоже туда. Поднимайтесь ко мне в повозку, я вас довезу. Мне скучно одному, и мы прекрасно проведём время вместе.

Ксендз приказал кучеру трогаться и начал расспрашивать, кто он и откуда, а Гришка отвечал согласно принятому на себя новому обличью. Ксендз слушал, кивал головой, но в глазах его стояло явное недоверие. Больше всего смущали его неприглядный внешний вид пана Селицкого и сильный акцент.

– Вы, я вижу, из восточных областей, пан Селицкий? – поинтересовался ксендз.

– Да, батюшка, я прибыл из княжества Литовского.

– И вы – православный?

– Истинно так, батюшка.

– В Польше священников принято называть святым отцом, – поправил ксендз. – Зовите и вы меня так.

Сомнения церковника окончательно исчезли, когда Гришка в подтверждение своего статуса извлёк из котомки литовский универсал и показал его ксендзу. Это окончательно расположило его в пользу попутчика, и Гришка благополучно добрался с ним до места назначения. В пути ксендз его, слава Богу, покормил, а когда въехали в город, он даже пригласил Котошихина к себе в гости.

– Вон видите шпиль на церкви, сын мой? Это мой приход. Буду рад встретиться вновь. Желаю удачи.

– Спасибо, святой отец.

Повозка затряслась по мощёной мостовой в сторону церкви, а Гришка зашагал в другую сторону.

– Как же, жди меня к себе в гости, дьявол чернокрылый! Ишь раскатал нос! Нужна мне ваша вера поганая!

Основания для таких слов у Гришки были. В конце пути ксендз злоупотребил гостеприимством и стал беззастенчиво уговаривать Котошихина перейти в католическую веру. Ловец человеческих душ аргументировал вербовку тем, что католику в Польше и вообще в Европе намного проще устроить свою жизнь. Оно, может быть, и так, только переходить в католичество русскому православному было немыслимо.

– Мы от своей веры не отступимся, – упрямо твердил Котошихин. – Вера наша нам отцами и дедами завещана. Как же я пойду на такое?

– Но позвольте, пан Селицкий, почему же бы вам тогда не поселиться в Московии? Там вам откроются больше возможностей сделать карьеру, – возражал ксендз.

– А потому, что я уже там был и делать мне там нечего.

– Вон как! – изумился поляк и замолк. Неизвестно, что он мог подумать, но остаток дороги он молчал и ни