Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иллария же промолчит. Ей Иван верил. Домой возвращались, держа друг друга за руку. Во второй Иван нес пакет с вареньем и наливкой. Иллария же шла, глядя под ноги, вздыхая так, что…
– Мне не стоило сюда приезжать, – сказала она, выбираясь из кустов на дорогу.
Жарко.
Палит солнце, высушивая закаменевшую дорогу добела. И ветер гонит песок, покрывая им придорожные травы.
– Не сюда. Не с тобой.
– Поздно, – с удовольствием сказал Иван, понимая, что уехать она не уедет. Не из тех женщин, которые привыкли отступать.
– Поздно, – Иллария неловко улыбнулась.
А у ворот их ждали. Гостя Иван завидел издалека, тот ходил, заложив руки за спину, согнувшись, бормоча что-то под нос. И старые, еще отцовские сапоги его, измазанные грязью, запылились.
Он вообще одет был странно. Древняя куртка с продранными рукавами и кожаными заплатами на груди. Старые штаны, заправленные в сапоги. Мятая полосатая рубаха и кепка, съехавшая на затылок. Он выглядел жалко и вместе с тем вызывал отвращение.
– Ванька! – со всполошенным визгом гость бросился к Ивану и попытался обнять.
Иван от объятий ускользнул.
– Привет, Игорек.
– А я смотрю, небось ты приехал, дай, думаю, в гости загляну… – Игорек повернулся к Ларе, которая замерла. – А это кто? Твоя, да? А прошлый раз другая была… такая…
Он в воздухе обрисовал Машкину фигуру.
– Теперь новая, да?
– Игорек, чего тебе?
Ясно, чего. И тот, засмущавшись, покраснев, догадку подтвердил.
– Ванька… тут такое дело… дай сотку. Не, Ванька, ты не подумай, я отдам… вот зарплата будет, и отдам…
– А ты работаешь?
Не услышал, бормотал, глядя Ивану в глаза, про деньги, про долги, о которых помнит, про тяжелые жизненные обстоятельства. Он был суетлив, неопрятен, источал характерную вонь навоза, и Иван пятился, не желая, чтобы Игорек прикасался к нему, а тот все руку тянул, норовя ухватить за рукав.
– Сотку? – с раздражением поинтересовался Иван.
– Двести! – почуяв, что старый знакомец готов сдаться, Игорек поднял планку.
Пускай. Лишь бы убрался. Игорек схватил купюры и сунул в карман курточки, облизнулся.
– Чаем напоишь?
– Нет.
– Ванечка, – он засмеялся ломким смехом. – Брезгуешь? Небось, думаешь, что сам чистенький, а Игорек – скотина этакая, спился вусмерть?
Именно так Иван и думал, но говорить не стал, не желая скандал провоцировать. Он уже жалел, что поддался на уговоры. Двести рублей – невелика сумма, но Игорек вернется.
– Откупился, а чай пить брезгуешь, – произнес тот, отчего-то глядя на Илларию. Стеклянные глаза, недобрые. – Думаешь, что если человеку в жизни не свезло, то и хрен с ним, да? А я ведь надежды подавал… музыкантом был…
Он протянул к Илларии грязные руки с тонкими пальцами.
Ведь и вправду был.
Играл хорошо, на скрипке вроде… и мать его гордилась, тянула жилы, пытаясь заработать на нормальную скрипку… и на учителей… и на конкурсы… он вроде бы даже выиграл какой-то.
Карьеру прочили.
И куда подевалась скрипка?
– А мне руку сломали, – блеющим голосом пожаловался Игорек. – Из зависти… сломали, и все… изуродовали жизнь… только и осталось, что на других смотреть.
Он баюкал левую руку правой, поглаживая смуглую, будто прокопченную ладонь. И была в этой его позе немалая театральность.
– Я и запил. С горя. Когда пью, то оно легче становится, – признался Игорек.
Что ему надо? И вправду за деньгами пришел? А ведь он живет как-то… пьет на что-то… работы здесь нет, да он и невеликий охотник искать. Нет, порой Игорька нанимают, дров наколоть или забор поправить, но скорее не от нужды, а из жалости.
Жалость эта оборачивается запоями.
– А тебе вот… свезло в жизни, свезло, – он облизал губенку, над которой пробивалась щетка усов. И те росли неровно, с проплешинами. – И работа у тебя есть. И деньги. И дом вот справил… и бабы… прошлая мне больше нравилась. Хотя и стерва.
– С чего ты решил? – поинтересовалась Иллария, отступив на всякий случай к Ивану. За руку хватать не стала, просто стояла близко.
– Стерва, – Игорек не спускал с Лары взгляда. И кадык на длинной тощей его шее нервно дергался. – Сразу видать. Я к ней со всем уважением, мол, здравствуйте, хозяюшка… а она меня матом. Нехорошо, когда баба матом ругается. Некрасиво. Небось, не обеднела бы со ста рубликов… на себя-то поболе тратит… ты, Ванька, так ей и скажи, что когда объявится другим разом, пускай себя поуважительней ведет.
Не объявится. Ни этим, ни другим… нет больше Машки.
– Когда это было?
Ладонь Илларии на руке успокоила.
И разозлила.
Привыкает? А почему бы и нет, он же живой, и одиночество свое переносит остро. Иллария же рядом, удобная близость, и сама призналась, что Иван ей нравится. Может, вся эта охота – не более чем попытка сблизиться настолько, чтобы занять чужое место?
Чушь.
– Дык… – Игорек вжал голову. – Недельки две тому… может, чуть больше… прикатила вся такая…
Две недели тому назад Иван был в городе.
А Машка не добралась бы одна… или добралась бы? Автобус ходит дважды в сутки. Но от остановки еще километра два через лес идти… и выходит, что ее привезли?
– Не видел, с кем приехала?
Этот вопрос заставил Игорька осклабиться.
– Что, гуляла баба? – он сунул пальцы в драные карманы и цыплячью свою грудь выпятил. – Я тебе говорил, Ванька, что стерва она! А стервей учить надобно.
– Как? – глухо поинтересовалась Иллария.
– Кулаком, – Игорек сжал кулачок и сунул под нос. – Бей бабу молотом, будет баба золотом! Вот что народ говорит! А народ, он мудрый.
Спокойно.
Иван не сказал, просто глянул на бледное осунувшееся лицо, и собственные подозрения стали смешны. Занять Машкино место? Не привлекает оно Илларию.
Боится. Того, который прячется в прошлом, через годы отравляя Ларину жизнь. И всех остальных, нынешних, опасно близких. Ивана тоже, понимает, что он не причинит вреда, но все равно боится.
– Но Ванечка у нас добрый, – проблеял Игорек, пятясь. – Он бабу не тронет…
– Так с кем она приехала, – Иван вытащил портмоне. – Скажешь – долг прощу. А если еще чего интересного вспомнишь, то и…
– Одна.
Он смотрел на купюру, не видя больше ничего, кроме нее.
– Уверен?
– Вместе ехали… я в город катался, за пособием… раньше-то сюда привозили, а теперь сказали, чтоб сам, значит… а автобус дорогой! – Игорек не спускал взгляда с денег. – Ванька, не дразнися… я ее сразу узнал. Вошла вся такая… скривилась. Небось, не привыкла автобусом. В платье длинном, синем… и еще с цветами белыми по подолу… шляпка такая, ведерком…