— Я… Я только посмотреть… Ухожу-ухожу… Больше не повторится. Обещаю!

— Любишь? — Вопрос прозвучал для него самого неожиданней, чем для нее.

— Он мой муж…

— Любишь, спрашиваю, как баба, а не по росписи?

— Да!

«Ну и дура!» — Николай едва сдержал киношную реплику, щекочущую язык при воспоминании о не первой свежести замухрышке, лежащем на операционном столе. Да-а, любовь зла…

Ее мелодичный, обретший изначальную твердость голос вернул его к действительности:

— Они там, за дверью. Ждут, когда вы его вывозить будете. — Она говорила четко и громко, явно адресуя информацию не только ему, но и непрошеным коридорным слушателям.

Врач невольно прислушался. «Тишь да гладь» — лишь дальний говор, звон посуды и рутинный шум отделенческой жизни.

— Ты уверена? — спросил он тихо, не сомневаясь, однако, что навостренные цыганские уши все равно его услышат.

Она молча кивнула. Затем выудила из складок своего чавельского наряда старенький мобильник и громко объявила:

— Я позвоню барону. Пусть он пришлет наших мужчин.

«Еще табора под оперблоком не бывало!» Озвучивать недовольство Рассветов не стал. Слишком свежо было воспоминание о стилете.

— Алло, папа. — Пауза. — Здесь Морсан… Да… И еще трое… Они под дверью. — Она перешла на белибердово-мелодичный чавельский говор. «Для ребят старается», — усмехнулся про себя Николай. — Хорошо… Мы ждем. Нет-нет, самому вам подходить не нужно. — Взгляд голубых глаз стал заметно спокойнее. — Ну вот и все. Через несколько минут наши будут здесь.

Он кивнул:

— И милиция, надеюсь, тоже. Стой тихо… Кстати! А почему ты сейчас по-русски со своим бароном разговаривала? Он точно по-нашенски понимает?

— И не только. Барон знает несколько языков. Он университет закончил.

— Зачем же ты ему мои слова там, в коридоре, переводила?

— А-а, это, — улыбка стала шире и искренней. — Это был не перевод. Я передавала ему свое понимание ваших слов. Чтобы он был уверен, что я все правильно поняла.

— Оригинальный метод контроля.

— Но очень эффективный. Это барон сам придумал. Для всех молодых членов общины в особых ситуациях.

— Ну и как отношения? — Масяненко заканчивал сшивание кожи пациента. — Далеко зашли в совместных переживаниях?

— Не фантазируй, — юморить Рассветову не хотелось.

— Я вот что, Коля, думаю. — Олег на несколько мгновений замер с занесенной над раной иглой. — Это ведь она не на мужа рвалась посмотреть. Ну, вернее, не только на него. Это она тебя за работой увидеть хотела.

— Точно, страстная чавельская душа, — озорно подхватил Павел. — Николай Васильевич мужчина видный, а у нее горе, бабская натура поддержки требует.

— Шутники, итить вашу. Ушивайтесь и сматывайтесь. Ты в милицию дозвонилась? — обернулся Рассветов к санитарке.

— Да. Они в курсе. Наряд уже выехал.

— Значит, двойная охрана у нашего молодца будет. Благоверная своих боевиков вызвала, — объяснил он.

Масяненко закончил сшивание раны и проверял работу дренажных трубок. Павел, выполнив почетную миссию ассистента, выжидательно поглядывал на городского хирурга.

— Свободен, — кивнул старший дежурант.

— Свободен да заперт, — осадил рванувшего к двери Павла Николай. — Оперблок не покидать до приезда товарищей из органов. Ждать, я думаю, недолго.

— Вам легко говорить, а у меня уважительная причина. — Молодой хирург смущенно замялся, надеясь на догадливость коллег.

— Приспичило, что ли? — Олег цинично озвучил деликатную неприятность.

— Физиологическая необходимость, — кивнул Павел, зардевшись.

— Да ты не смущайся. Что естественно, то не безобразно, — подбодрил Николай. — Мы все здесь маленько испугались.

— Да не напуган я! — с искренним негодованием возразил ординатор. — Было бы кого бояться, — он с наигранным презрением махнул рукой в сторону выхода. — Просто совпало. Цыгана сразу в операционную подняли, вот я и не успел…

— Ха! Роковое стечение обстоятельств, значит, — подытожил Олег, снимая окровавленные перчатки. — Запомни, Паша. Даже в экстренной ситуации у врача должно найтись время для удовлетворения биологических потребностей. Улавливаешь?

— Но ведь бывают ситуации, когда жизнь пациента…

— Жизнь пациента всегда зависит от действий врача. Особенно в нашей с тобой специальности. — Хирурги вышли в предбанник и сняли наконец колпаки и маски. — А как ты будешь действовать, если у самого припекает? Логика понятна? Стоит ли минута отсрочки часа и более спокойной работы?

Павлу оставалось лишь виновато развести руки.

— Что ж, буду терпеть до последнего. Ну а когда совсем невмоготу станет, воспользуюсь «уткой». — Впрочем, о последнем варианте ему думать не хотелось.

— Вот это по-мужски. И по-медицински. — Олег смачно ополаскивался под широкой струей, смывая перчаточный тальк с рук. — «Пописал смело — оперируешь умело!» Чем не поэзия нашей профессии?!

Ожидавшая в холле супруга пациента пронзила их вопросительным взглядом.

— Закончили, — кратко сообщил Масяненко. — Операция прошла успешно. Даст Бог, и заживет не хуже. — Помедлив, уточнил: — Двери заперты?

Она быстро закивала:

— Да-да. Наши сейчас будут.

— Наши тоже. Что ж, подождем.

Хирурги прошествовали в дальний край оперблока, где находилась подсобная комнатушка, служившая «залом ожидания» для персонала в пред-, между— и постоперационном периодах. Умеренной захламленности помещеньице сочетало в себе функции комнаты для курения, буфета, переговорного пункта и раздевалки. Жадно попыхивая сигаретами, доктора с ленивой досадой вспоминали о заждавшемся их накрытом столе в ординаторской.

Тем временем в обитом пластиком пространстве операционной Николай приводил цыгана в чувство.

— Витамины и пирацетам по вене. — Он ощутимо пощекотал лежебоку за ухом. Через минуту, добившись ответной реакции, строго приказал: — Открывай глаза. Сергей, слышишь меня? Глаза! — Анестезистке: — Прозерин, медленно.

Недовольный вялой откликаемостью пациента, анестезиолог потянулся к истории болезни. Так и есть. «Сергей» в графе «имя». Больше данных нет.

— Он такой же Сергей, как я Гиви, — пробурчал Рассветов. — Небось и в трезвом уме на эти позывные через раз откликается.

— А давайте у его жены спросим. Она-то должна настоящее имя супруга знать.

— Да ладно, подождем, — буркнул врач, не заметив быстрого взгляда медсестры. Впрочем, реагировать на язвительную остроту женской проницательности он был не в настроении.