В отличие от дубоватых членов советских делегаций, этот был одет щеголем, да и держался от них особняком.

«Молодец, привел себя к правильному образу».

Густые брови, которые профессор носил в правление прежнего Генсека, теперь исчезли, словно их сбрили в одночасье, когда на этот высочайший пост заступил нынешний, чье лицо отличалось сугубой безволосостью старого, но хорошо сохранившегося идеологического скопца, хоть и изъеденного смертельной болезнью, не выпускавшей своего подопечного за ворота главной советской клиники. Ходили настойчивые слухи, будто от его имени правят молодые референты. Сверхскоростная железная дорогая – их любимое детище.

«Уж этот врежет! Всем. И захребетникам, и англичанам. Вот сейчас и начнет…» – предчувствуя грядущую муку, знакомую еще со студенчества, он закрыл глаза. Боль сменила тактику боевых действий. Окончательно оккупировав затылок, готовилась вести огонь короткими тупыми вспышками: стратегический противник, враждебное капиталистическое окружение, происки идеологии империализма…

Ты же сам этого хотел. Думал: пусть хоть кто-нибудь им врежет, – в голове затенькало колокольчиком.

«Ну не этот же идиот! Прислали бы нормального, умного…»

Хи-хи-хи, – внутренний голосок рассыпался ехидным хихиканьем. – Видали! Умного ему подавай!

– Вас? Ты чо-то сказал?

– Я? Нет-нет, – он отодвинулся от Ганса. – Тебе послышалось.

Ехидный голосок еще потенькивал на краю сознания. «Да заткнешься ты! – он попытался окоротить своего вышедшего из-под контроля двойника. Тот обиженно затаился. – Тоже мне, наружка. Внутренняя».

Профессор Нагой пригладил залысины, будто стер застарелый пот:

– Признаюсь откровенно. Во многом я согласен с предыдущим оратором. Уважаемый профессор Пейн, в присущей ему лирической манере, высказал весьма глубокую мысль: при всех расхождениях, свойственных СССР и России, между нашими странами куда больше общего, чем полагают всякие чужаки. К примеру, американцы. Или, как я привык выражаться, – советский профессор обернулся к модератору, – наши «стратегические друзья». (Ерническая интонация нарисовала жирные кавычки.) Бытует мнение – с моей точки зрения, весьма неглубокое и незрелое, – будто союзников создает исключительно безоблачное прошлое. Если можно так выразиться, земной рай. Между тем история сплошь и рядом доказывает обратное. Взять тех же американцев. Уж какими были врагами с Японией. А сейчас? То-то и оно. Из чего мы можем сделать вывод: в определенных исторических обстоятельствах именно общая трагедия, как говорится, земной ад, становится той неразрывной скрепой или каменной платформой, на которой мы, ныне живущие, можем, а значит – обязаны, построить общее будущее, – будто лишний раз убеждаясь в том, что залысины всего лишь вспотели, но еще не покрылись неуместными по новым временам густыми зарослями, Лаврентий Ерусланович снова пригладил виски.

Он слушал, почти физически чувствуя отвращение: сплошь и рядом, весьма неглубокое и незрелое, неразрывная скрепа – этими же самыми выражениями (еще совсем недавно, в его университетскую пору) профессор обильно оснащал свои лекции, доказывая прямо противоположное: «Бытует мнение – с моей точки зрения, весьма незрелое, будто общая трагедия, пережитая в прошлом, способна объединить страны и народы. Однако это далеко не так».

«В Ленинграде говорит одно, в Петербурге – прямо противоположное. Да, идеологическая борьба, но надо же как-то похитрее», – снова он пожалел, что покинул тихую уютную нишу: уж лучше глазеть на голубей.

– …Не стоит сбрасывать со счетов и этнический состав. Большинство живущих по обе стороны Хребта – русские: факт, который опасно недооценивать и невозможно отрицать…

В голове, потрескивавшей от боли, Нагому, распинавшемуся за петербургской кафедрой, оппонировал голос другого Нагого – его ленинградского двойника: Наши, как я привык выражаться, стратегические враги в Америке и Западной Европе любят спекулировать на этническом факторе: дескать, большинство живущих в нынешней России – русские. Но мы-то с вами знаем, кто в действительности русский, а кто нем-русский…

«Знаем – русский… знаем – нем-русский…» – в голове уже не тенькало, а гудело. Он дернул за мочку уха, потом еще раз, сильнее – но никакая сила не спасала, точно язык этого стопудового колокола можно вырвать только вместе с головой.

Хотел спросить Ганса: нет ли какой-нибудь таблетки, но его прервал иностранец, сидящий рядом с профессором Пейном, задав неурочный, с места, вопрос:

– Не кажется ли уважаемому докладчику, что внешняя политика, в той мере, в какой она опирается на этнический фактор, чревата опасными последствиями, которые мы уже наблюдали в истории, в частности, немецкой? О чем любезно напомнил нам представитель Германии, точнее, движения «новых немцев».

Аудитория загудела как улей, потревоженный враждебной рукой.

– Ахтунг! Ахтунг, битте! – снова модератору пришлось стукнуть ладошкой по столу.

– Упомянув этнический фактор, – профессор Нагой пригладил залысины в третий раз – опасливым жестом пловца, сигающего в водоем с оголодавшими рептилиями, – я имел в виду исключительно здоровый национализм.

– Прошу меня простить, но разве это не противоречит советской идеологии? – бойкий иностранец, говоривший с сильным акцентом – не то чешским, не то польским, опять перебил.

– Смею заверить уважаемого профессора Бонч-Бруевича, – профессор Нагой выступил из-за кафедры. – Нет, нет и еще раз нет! Напротив, соответствует нашей давней традиции. – Тройное отрицание, сопровождаемое церемониальным поклоном, производило странное впечатление, словно традиция, о которой упомянул советский профессор, родилась где-нибудь на Дальнем Востоке. Ему даже показалось, будто у докладчика на мгновение сузились глаза. – Уже из ранних работ товарища Сталина, в качестве примера приведу статью 1917 года «О Советах рабочих и солдатских депутатов», явствует: Иосиф Виссарионыч чурался недалекого ленинского интернационализма, держась куда более консервативных позиций. И как в последнее время выяснилось, не только в национальном вопросе. Об этом свидетельствуют его современники…

– Возможно, вы приведете их фамилии. – Он узнал бархатный акцент Пейна.

– К сожалению, – Нагой сладко улыбнулся, – информация закрытая. Содержится в личных архивах тех, чьи потомки до сих пор живы. Надеюсь, вам, природному британцу, этот аргумент не покажется легковесным: HABEAS CORPUS, личное пространство… Он вспомнил рукопись, добытую из закрытых архивов, – Геннадий Лукич разрешил ссылаться, не делая сносок, словно знал, что китаевед, чье имя неизвестно, но научный подвиг бессмертен, сгинул, не оставив потомства. Профессор Пейн, однако, кивнул, принимая бесспорный юридический аргумент.

– Но зато! – каким-то непостижимым образом Нагой, еще секунду назад стоявший в шаге от первой линии нем-русской обороны, снова оказался за кафедрой, на захваченном (уже полчаса как), плацдарме. – В настоящее время, и об этом я уполномочен заявить официально, Советский Союз открывает архивы, позволяющие по-иному взглянуть на исторические обстоятельства, связанные с жизнью и деятельностью Иосифа Сталина…