Странная мысль вдруг приходит ему в голову. Даже если бы гроб сейчас действительно распахнулся — ведь он бы, пожалуй, не знал, как ее встретить! Что, раскрыл бы этот кожаный чемодан, выхватил оттуда ее белое свадебное платье и предложил надеть по случаю воскресения из мертвых? Или угостил ее теми дурацкими пирогами и халами, которые послал с ним Старик? А может, торжественно вручил бы навязанные им нелепые письменные принадлежности? Пусть бы описала, пока не поздно, свои живые впечатления о загробной жизни. Пока они еще не стерлись из ее памяти…

Он пытается представить себе, что бы они сделали дальше, но тут его праздные размышления прерывает резкий телефонный звонок. Опять тот же мужской голос. Ну, как вы там? Не падайте духом. Потерпите еще чуть-чуть. Не волнуйтесь. Мы о вас не забыли. Всем сердцем с вами. Да, уговариваем здесь этого упрямого мальчишку. Если нам и сейчас не удастся его уговорить, я немедленно спущусь к вам на смену. Еще несколько минут…

Ничего страшного, отвечает Кадровик. Он не волнуется. Он вообще никуда не торопится и никого не торопит. Он прилетел специально для этого дела, и он предвидел, что могут возникнуть осложнения. Пусть они там делают всё, что им представляется необходимым, а он будет держаться.

Убрав телефон, он удобней устраивается на стуле, кладет ноги на кожаный чемодан и, не найдя на стене выключатель, закрывает глаза той черной полумаской, которую ему дали в самолете. Пусть они там делают всё, что считают необходимым. Что до него, то он намерен как следует отдохнуть.

Хорошо спится под маской. И хорошо, что спится. Операция по освобождению заложников явно затягивается. Оказывается, в мозгу бдительного офицера-таможенника угнездилась гранитная уверенность, что обмен одного заложника на другого имеет скрытой и коварной целью оставить злополучный гроб на аэродроме, и поколебать эту уверенность Консульше не удается. Поэтому, когда спустя некоторое время Кадровик просыпается от того, что его тормошат, он видит, что его пришли не освобождать, а всего лишь сменять. На смену ему пришел Консульшин муж. Пожилой мужчина лет семидесяти, рослый, с волнистой гривой волос. Простая рабочая одежда делает его похожим на старого израильского кибуцника или мошавника[3]. Улыбнувшись Кадровику, он неторопливо разувается, отряхивает сапоги от снега и грязи, потом стаскивает с себя толстое пальто и, не задумываясь, расстилает его на крышке гроба. Затем вынимает из нагрудного кармана очки, а из заднего — приложение к пятничному выпуску доставленной на самолете иерусалимской газеты и знаком показывает бдительному таможеннику, что тот может идти. Лишь тогда офицер поворачивается к Кадровику и зовет его за собой.

Идя за офицером, он видит, что аэропорт совершенно пуст и вдобавок наглухо закрыт. Видно, в промежутках между редкими рейсами здание запирают на замок, потому что проходит еще какое-то время, прежде чем его наконец выпускают наружу. Полутьма. Всё вокруг тонет в сыром и холодном утреннем тумане. Чуть поодаль, под козырьком здания, стоит небольшая группа людей. Сжимая в руках свою сумку, он направляется в их сторону. Узкая скользкая тропа протоптана между высокими, черными завалами снега. Внезапно его вновь ослепляет яркая вспышка фотоаппарата, и он различает улыбку уже знакомого по самолету газетного фотографа. Да, с отвращением думает он, в таких условиях отделаться от этой пары нечего, видно, и мечтать.

Вокруг простирается пустынное, безлюдное, заледеневшее поле. Вдали чернеет одинокий силуэт дряхлого военного самолета, наискось повалившегося на единственное уцелевшее крыло. Ни деревца, ни травинки, голо и жутко. Он входит под навес и видит наконец долгожданную Консульшу. В своей черной меховой шубке, мягких сапогах и красной шерстяной шапочке она выглядит как взрослая героиня какой-нибудь милой детской сказки. А лицом, как и ее супруг, похожа на немолодую крестьянку — как будто ее только что вызвали из деревни, оторвали от кур или коров, нарядили в меха и послали работать консулом на бывшую родину. Она радостно обнимает Кадровика, щекоча ему нос теплым мехом своей шубы. Нелепая история, не правда ли! Совершенно смехотворный арест. Вы уж извините. Просто эти офицеры тут, они все напуганы историей с предыдущим гробом, тем, который остался на их попечении. Кстати, прошу — это бывший муж госпожи Рогаевой, инженер, мы о нем говорили…

Высокий худой человек с вялым лицом и потухшими глазами. Кланяется с плохо скрываемым подобострастием, но говорить начинает сразу, и притом довольно раздраженно и агрессивно. Надо полагать, уже прослышал насчет подарков и компенсации, которые должен вручить ему израильский представитель, и теперь воюет за большее. Уж это наверняка Консульша или ее муж постарались ему рассказать. А может, и Змий подколодный, с него станется. Но как он много и злобно говорит, этот человек! Странно — давно развелся с первой женой, давно женился вторично, а до сих пор лелеет обиду на то, что первая жена бросила его ради другого мужчины и вот теперь опять вернулась к нему — уже мертвая. Ей самой не может уже предъявить свои застарелые, унылые претензии, вот и торопится сейчас выложить их ее сопровождающему, все до единой.

— Нельзя ли его остановить? — шепчет Кадровик Консульше, которая переводит ему слова инженера.

Солнце уже поднимается, разгоняя туман, и снег, разгораясь под солнцем, рассекает воздух ослепительными белыми мечами, которые поднимаются в низкое, темное, стальное небо. Да, видно, холодина тут страшная, думает он, тоскливо глядя на Консульшу, которая, вместо того чтобы остановить жалобы худого инженера, неожиданно вступает с ним в жаркий спор, чтобы защитить Израиль от его нападок. Судя по ответам инженера, ее доводы его не убеждают. Он удивлен, нет, он даже возмущен, что его жене вообще разрешили въезд в страну, где ее ожидали нищета, одиночество и под конец смерть. Ну, ладно, ошиблись — но почему ей разрешили остаться там и после того, как этот подонок, который увез ее туда, этот ее любовник, сам сбежал из страны, а ее бросил на произвол судьбы?! И как они смеют, с ангельским терпением переводит Консульша нарастающий поток этих нескончаемых обид, как это они смеют после всего этого требовать от него, от человека, которого она бросила, и предала, и, можно сказать, даже унизила, чтобы он встречал ее гроб на аэродроме и занимался ее похоронами?! Это же просто абсурд! Это не умещается в голове! Да, конечно, ему уже сказали, что он не должен сам платить за всю эту возню, потому что основные расходы должно, по закону, взять на себя то государство, которое не позаботилось вовремя выслать ее и тем самым обрекло в конце концов на преждевременную смерть, — но кто возместит ему потерю времени и ненужное волнение? Он ведь человек занятой, да к тому же нездоровый, а что до бывшей жены, которая до сих пор носит его фамилию, то единственное чувство, которое он к ней испытывает, это никак не любовь, а только обида и возмущение, даже гнев, если угодно. Ну да ладно! Он человек взрослый, он как-нибудь переживет эту встряску, забудется на работе, — но почему должен страдать их сын, этот несчастный мальчик, который так потрясен бессмысленной смертью матери, отославшей его обратно, что не хочет, а попросту говоря — боится подписывать какие бы то ни было бумаги и обязательства, пока вместе с ним их не подпишет его бабушка?! И теперь ему, отцу, приходится, вдобавок ко всему, успокаивать своего единственного сына — и всё это ради женщины, которая обманула и разочаровала их обоих.