С первой встречи и до сегодняшней ночи он любил Ив. И был перед ней виноват.

Как только Эдуард смог сказать себе об этом, ему стало легче, и он смог глубоко вздохнуть. Затем он достал из капральского планшета, который носил с собой постоянно, лист бумаги и карандаш и написал:

«Дорогая Ив!

Завтра, вернее, уже сегодня, нас отправляют в наступление. Мне совершенно точно известно, что меня убьют…»

Он сделал паузу, почесал карандашом переносицу. Прошло два года, наверняка Ив и думать о нём забыла.

«Я хочу тебе сказать, что всё это время любил тебя одну. Знаю, что это прозвучит странно и смешно, подумаешь, выискался романтический герой с сожалениями. И тем не менее… Ив, когда мы прощались, ты сказала, что простила меня. Дело за малым: осталось мне простить себя самому. За то, что так поступил с тобой и с твоей любовью ко мне.

Я тебя люблю, Ив. И буду любить, сколько бы мне ни осталось.

Не поминай лихом.

Искренне твой, Гвардии капрал Эдуард Газоян».

Эдуард сложил письмо военным треугольником и отправился к блиндажам.

На этом роман заканчивался.

Стоя на смотровой площадке над речкой, Лена делала из листов распечатки голубей и запускала над Турьей. Было душно, в воздухе висел дым лесных пожаров, а сама Турья понизилась на несколько метров. Лене следовало бы идти на работу, чтобы пообщаться с Кириленко по поводу того, какой финал он хочет видеть, однако она продолжала складывать голубей и отпускать их в полёт.

Ей было пусто. И ничего не хотелось.

«Представь, что ты верил человеку, – сказала она мужу вчера. – Представь, что ты любил и уважал его. А затем выяснилось, что он безбожно врал. И обманул не только тебя, но и всех. И обманывал так долго, что забыл о том, что лжёт, и сам начал считать своё враньё правдой. Я не следователь. Все мои улики – это запись в сгоревшем дневнике, и чувство уверенности в том, что всё было так, как я говорю. Никаких документальных оснований. Но… но ты верил. А тебя обманули, и ты разоблачил обман. И теперь тебе предстоит с этим жить».

Последний лист стал птицей и отправился в полёт. Лена смотрела ему вслед: сперва он начал терять высоту, но потом поймал восходящий поток воздуха и лёг на крыло.

– Все мы хотим одного, – сказали сзади. – Остаться.

Лена обернулась. На смотровой площадке стоял дряхлый узбек, опираясь на витую палку. Его голову украшала вышитая тюбетейка, а старый бежевый пиджак – два ордена.

– И всё, что мы на самом деле творим в жизни, посвящено этой цели, – из-под седых кустистых бровей сверкнули светло-голубые глаза, дерзкие и молодые. – Потому что никто не хочет умирать навсегда.

Он встал рядом с Леной и плавно провёл иссохшей ладонью по воздуху. Выпущенные Леной голуби слетелись со всех сторон, развернулись и осыпались на площадку аккуратной бумажной стопкой.

– Знаешь, когда Вазир-Мухтар захотел бессмертия, великий маг Джамил спросил у него: «Дать ли тебе помощника?», – старик усмехнулся, но Лена почувствовала в усмешке уважение. – На что русский ответил, что не к лицу ему загребать жар чужими руками, и воистину, это был благородный и искренний ответ. Вазир-Мухтар достойно жил и достойно принял страшную смерть… он один из немногих, кто заслужил бессмертие. Он действительно остался бы, и помощь Джамила была бы ни к чему. Знаешь, маг даже не взял платы… есть люди, помочь которым – честь.

Лена молчала. Ощущение пустоты не исчезало; Джаныбай мог говорить что угодно: оно бы осталось на прежнем месте.

– А какую плату вы взяли с Божанского? – спросила она, не глядя на старика. Джаныбай улыбнулся с лукавым прищуром: так дедушка мог бы смотреть на внучку, что задаёт ему хорошие вопросы.

– Никогда и ничего не писать самому, – ответил старик. – Когда погиб его друг, Артур очень испугался, что его счастливая звезда закатится, едва поднявшись над горизонтом. И он пришёл ко мне за помощью. Ему не хотелось одного бессмертного романа, как Вазир-Мухтару – комедии. Он хотел долгой жизни, полной славы и почёта, но если великий русский не нуждался в подпорках, то Артур был не настолько благороден. И по его просьбе я поймал душу его бедного друга, которая три дня после смерти скиталась по земле, и заточил в зеркале.

Потому-то Виктор и кричал, подумала Лена, глядя на серую воду. Растоптанный, пленённый, униженный и обманутый, он был способен только на это: метаться в заточении и молить о помощи, а помощь не приходила… Ей попросту неоткуда было взяться. И со временем он смирился.

– Но Винокуров был настоящим писателем, – сказала Лена. – А настоящий писатель не может не творить, и всё вернулось на круги своя. Виктор писал, а Божанский издавал под своим именем. И получил деньги и мировую славу…

– Умница, – похвалил Джаныбай. – Я не ошибся в тебе. Но на старости лет ему всё же захотелось доказать самому себе, что он чего-то стоит. Это, – старик указал на стопку бумаги под ногами, – первый и последний роман, написанный им самим. Затем зеркало раскололось, и пленник наконец-то обрёл свободу, но перед тем, как уйти туда, где судить и миловать его будет Аллах, он взял долг со своего тюремщика… Видишь, каждому своё – одним долгожданный покой, другим – бессмертие и слава, третьим – правда, – он улыбнулся и дотронулся до Лениной руки, и вопреки ожиданиям, прикосновение не было противным: так, словно листом бумаги коснулись. – А вот что делать с этой правдой – решать уже тебе.

Помолчали. Теперь Лена понимала, что спит: сквозь сон она слышала, как капает на кухне вода, как сопит муж – впервые за неделю он перестал храпеть, и боялась, что сон оборвётся, а главного она так и не успеет ни сказать, ни сделать.

– Я знаю, чего точно не хочу, – сказала она. – Не хочу быть ручкой, которая допишет чужую книгу. Утром пойду в издательство и откажусь, а если будут давить – напишу заявление и пойду куда глаза глядят. Авось не пропаду. Но знаете…, – Лена вздохнула и произнесла: – Я бы очень хотела увидеть, чем всё закончится. Вот и всё.

– Так я и думал, – сказал Джаныбай, и, повинуясь его жесту, на ладони Лены опустился исписанный лист.

Приглашение на губернаторский бал стало для Ив неожиданностью.

Вынув из почтового ящика плотный белый конверт с гербовой печатью, она сперва решила, что это чья-то шутка или ошибка, и убрала приглашение в стол. Однако за день до праздника ей позвонил организатор и напомнил, что бальное платье обязательно.

Ив узнала организатора по голосу: пару месяцев назад брала у него интервью для газеты. Что ж, значит, не шутка. В шкафу, зачехлённое, висело её платье с институтского выпускного вечера: голубое со шлейфом, открытой спиной и россыпью страз на лифе. Ив с удовольствием примерила его, отметила, что нисколько не поправилась за несколько лет, и позвонила знакомой парикмахерше: заказать причёску.

В назначенный час Ив вошла в сияющий огнями бальный зал, и на мгновение застыла, удивлённая и счастливая. Восторженно и радостно гремела музыка, мелодичным облаком висела звенящая речь гостей, обнажённые плечи дам словно отражали сверкание множества свечей, искрились бриллианты на шеях и в запонках, а по паркету скользили лёгкие, невесомые пары, напоминавшие ярких тропических бабочек. Казалось, ещё немного – и они оторвутся от пола и взлетят, чтобы продолжить танец под прозрачным потолком, где уже видны первые звёзды. Я словно ребёнок, который попал в сказочный дворец, подумала Ив, и мой праздник только начинается.