– Я так считаю, товарищ Вождь, что это и сумбур-таки, и какофония!

Забегая вперёд, скажу, что на следующее утро в «Первой партийной газете» на первой полосе вышла разгромная статья, в пух и прах разнёсшая и Костаковича, и его произведение.

– А ты, товарищ всесоюзный староста, как считаешь, – продолжал Вождь свой опрос.

Товарищ Рябинин часто заморгал подслеповатыми глазками, жалобно улыбнулся и, пожав плечами, пролепетал:

– Я, товарищ Вождь, на ухо туговат…

Все дружно, но сдержанно хохотнули.

– Да ты проспал всё время, товарищ староста, – насмешливо прервал его Вождь и все опять, разом, засмеялись.

Рябинин снова пожал плечами, точно ему стало зябко: мол, что поделаешь, возраст! Вождь посмотрел на Мастера – испытывающе.

– Товарищ Мастер, нам бы хотелось знать ваше мнение, – медленно, с расстановкой проговорил он.

– Я, товарищ Вождь, поклонник классической постановки оперы, – начал Мастер, тщательно подбирая слова, – новаторское искусство мне чуждо. Но убеждён в том, что автор должен быть совершенно свободным в выборе форм в своём творчестве и неподцензурен. Художник, утверждающий, что ему цензура необходима – подобен рыбе, утверждающей, что вода ей не нужна… Без свободы настоящее искусство немыслимо.

Вождь выслушал внимательно, задумался, склонив голову к плечу, и не спеша заговорил:

– Чему учит нас, большевиков, великий Маркс? Он учит тому, что свобода – осознанная необходимость! Осознанная! Буржуазные гнилые демократии под свободой подразумевают вседозволенность! Сытый буржуа свободен тратить свои украденные у народа деньги на разврат, роскошь, безудержное прожигание жизни. А парижский безработный, к примеру, совершенно свободен, спать под мостом… Пролетарий свободен выражать своё недовольство стачкой, а полицейский свободен, дать ему за это в морду! В нашей же стране победившего социализма – такого быть не может! У нас трудящийся человек осознанно и свободно выбирает место работы, учёбы, отдыха, лечения. Он свободен определять будущее своих детей! Свободен творить – но в интересах диктатуры пролетариата – то есть тех, кто его кормит и предоставляет ему возможность свободно создавать свои произведения, не заботясь о хлебе насущном! А потому создавать произведения, правдиво отображающие жизнь! Вот, что такое свобода, как осознанная необходимость, товарищ Мастер! Я полагаю, все товарищи согласятся со мной? – Вождь внимательным взглядом обвёл присутствующих.

– Замечательно сказано! Совершенно верно! – понеслось со всех сторон.

Побудный расправил свои карикатурные усы и, вдруг, выдал, не известно к чему:

– А всяких там абелей – очернителей моих героических красных конников – мы под корень изведём! Ишь, обозник-жи…! М-кха!

Вождь сощурился, мудро усмехнулся в усы, затем посмотрел на Мастера, как показалось с величайшим сожалением, будто на блаженного и заговорил ровно, вдумчиво:

– Товарищ Мастер, было высказано предложение, показать вашу пьесу «Дни смятений» в Париже. Вещь сильная, зрелая, вполне достойная того, чтобы БХАТ, который гастролирует во Франции, этот спектакль сыграл. Русских эмигрантов там много и многие пересмотрели свои взгляды, и настроены отнюдь не враждебно к новой власти. Да товарищ Кувалдов оказался против! А к мнению своих товарищей мы прислушиваться обязаны. Политбюро – коллегиальный орган.

Мастер, сначала, было, воспаривший душой от счастья, тут же подумавший: «В Париж без автора не поедут! Меня обязательно возьмут с собой. Но назад – я уж, не вернусь!» и тут же спикировавший с облаков, убито пробормотал:

– Почему, товарищ Кувалдов? При последнем спектакле занавес поднимали шестнадцать раз… Море оваций!

Кувалдов разлил по своему лицу елей, бережно стряхнул со смогинка что-то, видимое только ему одному, и произнёс дипломатично и монотонно:

– Дело в том, товарищ Мастер, что эмигрантская масса наших бывших соотечественников отнюдь не однородна по своим взглядам, политическим убеждениям. Среди людей, искренне признавших свои ошибки, есть немало махровых монархистов, оголтелых, непримиримых врагов нашей власти и нашего, социалистического государства! Могут быть эксцессы, ведущие к нежелательным последствиям, в виде скандалов, нападений на наших актёров, срывов спектаклей. Ещё не время.

Вождь с усмешкой выслушал наркома иностранных дел и покивал головой в знак полного одобрения. Мастер промолчал, разочарованный и совершенно подавленный.

9.

– Миша, смотри, какой франт идёт по двору! Интересно, к кому? – закричала Еся, хлопотавшая на кухне и время от времени любовавшаяся на раннюю осень, постепенно забиравшую в плен скверы и парки Города, делавшая воздух на улице прозрачней и чище, а людей – задумчивее. У кого-то, даже, пробуждающая лирическое настроение.

Литераторы кооперативного дома в такие дни изо всех сил творили свои произведения совершенно разного толка: кто-то воспевал, кто-то лихорадочно строчил мемуары, ну а иной – бичевал, обличал. Каждый усердно скрипел пером и, казалось, отдельные скрипы слились в мощную однообразную симфонию, слышимую по всему Садовому кругу – довольно унылую.

Мастер отшлифовывал последними правками пьесу «Южный порт», которую он хотел представить к прочтению товарищу Вождю, вместе с пьесой «Исход», повестью «Сердце пса» и отрывками из романа всей его жизни «Он явился». Поэтому, отвлечённый от работы, недовольно поморщился и заставил себя ответить доброжелательно:

– Есенька, да мне-то, что за дело?

Однако сверлящее мозг любопытство взяло верх. Он резво подскочил к окну, сощурив близорукие глаза, выглянул… И сердце его бешено застучало от радости. В добротном, несомненно, заграничном костюме, крепкой обуви, с коричневым, пухлым портфелем из крокодиловой кожи в руке, к их подъезду подходил мужчина с лицом жулика и брачного афериста: с франтоватыми чёрными усиками под семитским носом, с жизнерадостно и озорно бегающими глазами под линзами круглых очков, в мягкой шляпе лихо посаженной на затылок.

– Еся, это Осип! Из Парижа вернулся, пропащая душа! – радостно закричал Мастер и ринулся в коридор, загремел дверной цепочкой, залязгал замками, спеша отпереть.

Раздался длинный хулиганский звонок, Мастер распахнул настежь входную дверь.

– Наше вам! – слегка коснувшись шляпы, произнёс гость и добавил с непередаваемым, таким естественным, для него, одесским говором, – разрешите взойти?

– Ося, здравствуй, дорогой! Где пропадал после Парижа? Ты прекрасно выглядишь. Элегантен совсем не по-совдеповски и шикарен. А каким одеколоном ты побрызган! Это же фантастика, амбре, запах богов!

– Мерси, мусье. Вы всегда имеете в запасе пару тёплых слов для друга! – широко улыбнулся Абель, перешагивая порог и крепко обнимаясь с Мастером. При этом он не выпустил из рук портфель, и тот больно ткнул в бок хозяина.

Еся вышла в коридор на радостный шум голосов, мгновенно оглядела всего Абеля и оценила его вызывающе буржуазную внешность.

А гость поцеловал хозяйке руку и, отпустив витиеватый комплимент, галантно поклонился. Затем раскрыв блестящие золотом замки портфеля, стал вынимать оттуда коньяк, несомненно, французский, свёрток, пахнущий знакомо и остро, нарядную коробку конфет с изображением Эйфелевой башни, банку оливок и банку сардин, и маленькую коробочку духов. Всё это он скромненько сложил на коридорную тумбочку. Через секунду,