щеками на лице, миниатюрными ладошками, словно жабьи лапки… Он заполнил комнату чесночным духом и незримой, но ощутимой липкой паутиной поддельного сопереживания и едва удерживаемого злорадства, одновременно.

– Есенька, дорогая, – начал Голубчик проникновенно и мёдоточиво, – я очень-очень уважал вашего мужа! Это великий… великий писатель. Но, согласитесь со мной, в наше время – непростое время, необходимо быть поаккуратнее, поосмотрительнее. Ведь вот Иосиф – писатель с большой буквы, красный конник, человек большого ума и сердца – подвергается теперь, ну, прямо разгромной критике… Сам товарищ Побудный его пропесочил! И совершенно справедливо. Очерняет героическую Первую конную! Разве могли среди беззаветных героев быть моральные уроды и подонки, какими он изображает доблестных красных бойцов? Хотя и не замахивался, как Мастер ваш, на пролетариат, на советскую власть! Не описывал с сочувствием недобитых белогвардейцев…

– Пьесу «Дни смятения» сам товарищ Вождь одобрил! – немного гнусаво, сквозь слёзы, возразила Еся.

– Одобрил, – согласился Матвей Ааронович, – да, наверное, потом передумал и запретил, – и задумчиво почесал в затылке.

Он вкрадчиво и цепко осмотрелся кругом, оценивающе взглянул на выложенные Есей предметы гардероба, жадно на чулки и панталоны, и понимающе зашептал:

– Вы собираетесь уезжать, мадам Еся?

– Скорее – переезжать, – горько усмехнулась он, – вслед за мужем.

Сосед часто затряс головой, поскрёб нависший над полосатыми широкими штанами животик и произнёс знающе:

– Ваше жильё наверняка опечатают… Так всегда бывает. Закрывают и опечатывают вместе с вещами.

Есе, которой и без того было тошно, захотелось выставить соседа за дверь, но не хватило духу на резкий тон. Однако, потоптавшись и окинув всё ещё раз своим взглядом опытного барышника, Голубчик ушёл, осторожно прикрыв за собой дверь.

4.

Ничего не понимающего, совершенно сбитого с толку Мастера завели в кабинет наркома госбезопасности. Он робко остановился возле дверей и пробормотал, слегка заикаясь:

– Здравствуйте, товарищ нарком! Чем могу…

– А-а-а! Товарищ драматург, – нарком госбезопасности растянул в улыбке свои сладострастные, полные губы, от чего нос с лёгкой горбинкой, сморщился. А выражение лица его стало похоже на оскал волкодава. Голый высокий и мощный лоб нависал скалой над его лицом. Однако глаза за стёклами пенсне оставались холодными, жёсткими, буравящими насквозь.

– Проходите вот сюда, – нарком показал ему на мягкий стул, одиноко стоявший на углу его монументального стола, чуть поодаль.

Мастер подошёл, несмело опустился на краешек, очень стесняясь своего вида: стоптанных штиблет, мятого пиджака, штопаных брюк, несвежей рубашки. Руками писатель нервно разглаживал складки на брюках, не зная чем бы ещё погасить сильнейшее волнение.

– Как с вами обращались мои сотрудники, товарищ Мастер, – спросил нарком, стеклянно и грозно сверкнув пенсне и пристально глядя писателю в глаза своими – карими буравчиками.

– Хорошо, вежливо…

Нарком удовлетворённо кивнул и весомо произнёс:

– Сейчас мы вместе с вами пойдём на приём к товарищу Вождю. Если у вас есть какие-то жалобы, пожелания – выскажите их мне сейчас. Я улажу все вопросы – уверяю вас!

– Нет никаких жалоб и вопросов, – растерянно пожал плечами Мастер, – вот только…

– Что, «только»? – встревожился не на шутку нарком, – говорите, ну!

– Моих произведений давно не печатают, пьес не ставят. Из БХАТа попросили уйти…

В это время требовательно и резко подал голос телефон. Мастер вздрогнул. Нарком легко взвился со стула, несмотря на свою тучность, выпятил грудь и чётко произнёс:

– Слушаю вас, товарищ Вождь!

Трубка, наверное, задала какой-то вопрос.

– Да, товарищ Вождь, – отрапортовал нарком, – уже идём, товарищ Вождь!

Нарком подлетел к писателю с плавной лёгкостью воздушного шарика, цепко взял под локоток пальцами, словно выкованными из железа, и проговорил с сильным акцентом, видимо от волнения. Потому, что до этого его горский акцент мало был заметен:

– А, пойдём уже, товарищ Мастер. Хозяин ждёт!

Скорыми шагами, почти бегом, они приблизились к заветным, сакральным дверям, за которыми находился хозяин огромной страны, мудрый и справедливый… Мастера не покидало ощущение сна, или галлюцинации. Но в таких случаях к нему являлся Гоголь. И ничего не говорил, только кивал головой, или жестами пытался от чего-то предостеречь. И после таких посещений, всегда случались неприятности. Нет, то была явь! Нарком стремительно распахнул дверь в приёмную. Невысокий, полноватый мужчина резво выскочил из-за стола орехового дерева, за которым с важностью восседал, скороговоркой поинтересовался:

– Товарищ Мастер?

– Да! – в один голос ответили писатель и нарком.

– Прошу, товарищи! – мужчина театральным жестом указал в сторону дверей, находящихся справа от него, – товарищ Вождь вас с нетерпением ждёт.

У Мастера перехватило дыхание, будто его двинули кулаком в солнечное сплетение, как в драке в гимназические времена. Затылок резко потяжелел и заломил, начало подташнивать. «Не случился бы апоплексический удар!» – со страхом подумал он и, глубоко вздохнув, плавно и натужно выдохнул.

Они вошли… Навстречу им вкрадчиво вышагнул, пряча лукавую улыбку в прокуренные, жёлтые усы, под довольно массивным, крупным, прямым носом, невысокий, худощавый человек. В сером френче с белейшим подворотничком, такого же цвета брюках, в начищенных до зеркального блеска ладных сапожках. Ступал он мягко, с кошачьей грацией. Писатель и Вождь встретились взглядами. Мастера, как бы он не был взволнован и испуган, поразили глаза Вождя настолько, что ему показалось – он подвергнут гипнозу. Песочно-жёлтые, почти не мигающие, смотрящие тяжело и равнодушно. Такие глаза он видел, однажды, в зоопарке у льва – хладнокровного и самого совершенного, среди хищников, убийцы.

– Здравствуйте, товарищ Тарзан! – неторопливо и ласково, с акцентом, но совершенно правильно выговаривая по-русски, произнёс Вождь и протянул писателю свою небольшую, крепкую ладонь.

– Здравствуйте, товарищ Вождь, – смущённо пробормотал писатель. – Простите за Тарзана. Я…

– Ничего-ничего! Забавно даже, – усмехнулся Вождь и, повернувшись к наркому, добавил, – А ты Ларион, можешь быть свободен. Дел у тебя много… Мы тут с товарищем писателем с глазу на глаз побеседуем.

Затем Вождь пристально и критически оглядел Мастера, покачав головой, вернулся к своему столу. Неторопливо набил трубку, пыхнул, окутавшись сизым ароматным дымом. Вразвалочку опять подошёл к Мастеру. Снова внимательно осмотрел, словно цыган покупаемую лошадь.

– Да вы садитесь, товарищ писатель, – произнёс он доброжелательно и указал чубуком трубки на один из мягких, затейливо сделанных стульев на изогнутых ножках, расположенных колченогой шеренгой вдоль стены.

Мастер присел осторожно, будто боясь испачкать парчовое сиденье. Дрожащие от волнения руки стиснул между сдвинутых плотно острых коленок, чтобы унять начавшуюся некстати тряску.

А вождь, задумчиво нагнув голову, прошёлся по кабинету, затем плавно повернулся лицом к своему гость и заговорил с сочувствием:

– Вы плохо выглядите, товарищ Мастер! И костюм затрапезный какой-то… Разве таким должен быть наш советский писатель? Нет, советский писатель – инженер наших душ, должен выглядеть молодцом и жить достойно в бытовом плане. Хорошо