сурьмы. И у османов своих залежей не было.

Так что вцепиться в хтоническую концессию по добыче необходимого материала они должны были руками и ногами. А уруки — самая подходящая рабочая сила в таких условиях. Не уверен, что они устроили убийство Шарку и операцию по уничтожению вольницы Монтенегро из-за сурьмы, совсем нет. Мои соотечественники всегда были слишком большой занозой в жопе, чтобы не попытаться их доконать при первой же возможности. Но в Диване (в смысле совета при султане, а не мягкой мебели) заседали очень прагматичные люди. Наверняка они посчитали все выгоды…

Тут у них было довольно освоенное, цивилизованное преддверие Хтони, в этом подземелье. Под каменными сводами потолка висели лампы электрического освещения, чувствовалось дуновение искусственной вентиляции, даже узкоколейка с вагонетками имелась! Нашу партию — две дюжины орков и орчанок — заставили рассесться в такой непривычный вид транспорта, кто-то что-то рявкнул по-турецки, и мы поехали.

Грохотали колеса, мелькали огни фонарей, Хтонь ощущалась все более явственно. Узкоколейка петляла по извилистым коридорам, вагонетки мчали, как сумасшедшие, то поднимаясь круто вверх, то сигая в бездонную пропасть, а потом тормозя и выпуская искры из-под колес.

— Гребаная Мория! — ругался я, не боясь удара по башке: одабаши сидел в другой, более комфортной вагонетке, с сидениями и ремнями безопасности.

Это мы мотались, как дерьмо в проруби, на дне стального гробика три на два метра. Чего им уруков жалеть-то? Ну, отхреначимся о стеночки, ну, получим пару ссадин или гематом — фигня! На нас заживает всё, как на собаке! Даже лучше, чем на собаке, точно.

— Ты сказал, что мы всех убьем, — проговорила мне в самое ухо на черном наречии давешняя орчанка, которая ухватилась обеими руками за борт вагонетки, пытаясь удержаться в вертикальном положении. — Это звучало уверенно. Почему ты так уверен? Возомнил себя новым Сауроном? Косички еще эти дебильные…

— Мабай нар назг-талаук, гир бай бот-об армаук! — выдал я на том же языке.

Вообще они тут все трепались на бурзгаше, не то, что наши русские уруки, которые язык Пушкина и Лермонтова явно предпочитали языку Саурона и назгулов. Нет, наши таборные тоже знали и умели трепаться по-черному, но как-то не очень этими навыками пользовались, разве что матерились, ну, или если хотели при чужаках сохранить конфиденциальность беседы.

В ответ на мою реплику вся банда синхронно повернула головы, прислушиваясь. Тут нас было шестеро: одна девушка, остальные — парни. И я только что очень круто хвастанул, кинул понт такой, что дальше некуда. «У меня нет кольца всевластья, зато есть полный мир врагов!» — вот как это звучало. Мне оставалось добавить финальное:

— Я Резчик, прямиком из России. И я здесь для того, чтобы освободить урук-хай! — и для пущей демонстрации серьезности своих намерений продемонстрировал им сначала золотое свечение Ловца Снов, а потом взял — и снял ошейник, двумя пальцами разогнув защелку.

А потом снова надел.

— Гарн! Гарн! Афар вадаканук! Бур-р-рзум! Карморди! — молодая поросль уруков Монтенегро явно была под впечатлением от увиденного.

И я жутко порадовался, что в попутчики и товарищи по несчастью мне достались эти юные орки, которые еще умеют верить в чудеса, Резчиков и Саурона, а не занудное циничное старичье типа Шаграта Зловещего или Маухура Поджигателя. А еще я задумался, сидя на дне ржавой вагонетки: не был ли Саурон Резчиком?

* * *

Глава 13

Импровизируй, адаптируйся, преодолевай

Уруки остаются уруками. Я про это постоянно забываю, потому что слишком мало общаюсь с настоящими матерыми урукхаевскими отморозками, все больше — со всякими малолетками, инвалидами и звезданутыми. Настоящие уруки — они… Им похрен. Они не боятся, не переживают, не рефлексируют.

Я думаю, от степени урукской адаптивности и похренизма обалдели даже янычары. Ну как? Ты захватываешь в плен двадцать тысяч диких варваров, разделяешь их на несколько частей, изолируешь, лишаешь их сверхъестественных сил и не кормишь много дней подряд, потом запихиваешь в нечеловеческие условия и заставляешь добывать полиметаллические руды с высоким содержанием сурьмы и мышьяка, отдаешь дебильные приказы и вообще — всячески пытаешься сделать их жизнь невыносимой, а они…

Они, сука, жарят чудовищ и грибы, жрут, ржут, поют и пляшут, и трахаются у костров. Рассказывают о том, как именно они будут уродовать охрану, когда ошейники перестанут работать, какие именно ногти станут рвать у янычар первыми и какие кишки на какой кулак начнут наматывать. Можно, конечно, каждому по очереди отдать приказ заткнуться и целовать сапоги одабаши, но их тут — не одна тысяча! Страшных, огромных, злых черных уруков. Процелуют насквозь и отгрызут ногу, как пить дать. А еще — вокруг Хтонь. Реально стремные монстры. И уруки в целом-то работают и руду отгружают, да еще и кайлом чудовище приложить способны, ну, чтобы было кого пожарить потом. Без уруков с подземными хтоническими ужасами совладать будет трудно, да и подходящую рабочую силу попробуй найди… А начни чмырить уруков и заставлять работать на износ- они ж и забастовку устроить могут. Уже делали — семь раз. Просто выполняли только и исключительно то, что приказывали защелкиватели ошейников. И это был кирдык…

Конечно, всего этого я не знал сразу, когда вагонетки остановились в огромной пещере. Но запах жареной хтонятины и подземных грибов уловил моментально. И не услышать дикий рев сотен глоток, которые вопили нечто очень угрожающее и свирепое на черном наречии, тоже было очень, очень сложно.

— Аш назг дурбатулук!

Аш назг гимбатул!

Аш назг тхракатулук!

Агх бурзум-иши кримпатул!!! — развеселая песенка получалась, только «гопца-дрипца гоп-ца-ца!»