– Не отстанем и мы, далматы! – с порога подтвердил Приштина, с сего часа – государь ни от кого не зависимой Далмации.

– Ты, царица, и дочери твои – родня дарданам! – вымолвил Доррес, отныне и впредь – самовластный князь Дардании…

И все трое замерли, предоставляя царице – нет! уже не царице, просто княгине тавлантиев! – осмыслить сказанное.

Услышала. Осмыслила. Кивнула.

Горестно. И – благодарно.

Супруг поспешил с уходом, а спорить с мужчинами – не женское дело. Взятое силой, но никому не завещанное, вернется к прежним владельцам, как и гласит закон. Будь здесь приемный сын!.. Но Пирр далеко, и ни о чем не знает! Остается лишь верить в благородство стоящих перед нею!..

О! У нее есть чем отблагодарить! Не зря же помянул ее дочерей умный, не бросающий слов даром Доррес! У каждого из них давно подросли сыновья, а осиротевшие земли тавлантиев весьма недурное приданое…

– Иди к себе, сестра, – впервые не только как родич, но и по праву дружественного соседа, Берат погладил женщину по худому плечу. – Мы распорядимся обо всем. Верно, братья?

Скорбно хмурясь, дардан и далмат кивнули.

– А… Пирр? – Голос тавлантийской княгини прозвучал устало, словно бы нехотя.

– Пирр? – Берат, шумно вздохнув, огладил волнистые, круто просоленные нитями седины кудри. – Его следует известить. Не дело, если воспитанник не проводит приемного отца…

– Бесспорно, – откликнулся Доррес. – Завтра на рассвете гонец помчится в Додону!

– Мальчик не успеет… – всхлипывает женщина.

– Тогда, сестра, – кивает Приштина, – гонец отправится прямо сейчас…

И трое вновь поняли друг друга без лишних слов.

Не далек путь до Додоны. Но и не близок. И никак не успеть молосскому царю до завтрашнего полудня…

Пассарон. Строящаяся столица Эпира.

Ранняя весна года 474 от начала Игр в Олимпии

– Будь жив Главкий!..

Возглас вырвался сам по себе, не подчинившись разуму.

Прыгнул в приоткрытое окошко, вылетел, подхваченный ветром, и погас, словно устыдившись собственного бессилия.

– Будь жив Главкий, он приютил бы тебя, и не больше, – тихо и безжалостно сказал Андроклид. – А может быть, и не приютил бы…

Киней кивнул. Иллириец был прозорлив и мудр. Он никогда не отказывал в совете, но трижды примерялся, прежде чем отрезать. Тем более по живому.

– Но как ты допустил это, Андроклид?!.

– Я сделал все, что мог. Может быть, даже сверх того. Но не все в моей власти, и ты знаешь это не хуже меня…

Томур не отвел взгляда.

И Киней-афинянин, простат Молоссии, понял: старый седой жрец говорит правду. Правду же, сколь бы неприятна она ни была, следует выслушивать, не перебивая, до конца. Поступающие иначе, как правило, действуют себе же во вред. Это проверено неоднократно.

– Готов допустить. Продолжай.

Три года назад он не смог бы позволить себе такого тона, беседуя со старейшим из служителей Дуба. Но за три года многое изменилось в Эпире, и сам Андроклид, не возмущаясь, безмолвно признал право простата говорить отрывисто и требовательно.

Простат Молоссии доказал свою силу.

Впрочем, против слабых и не объединяются, забыв на время даже о кровной вражде. Слабым просто указывают на приличествующее им место.

– Сперва они обратились к нам, служителям Ветвей. Как год назад, – пепельные волосенки на узком подбородке всколыхнулись. – И Зевс, как и тогда, осудил их замыслы…

– Понятно. Зевс справедлив.

– Хвала Зевсу! – громыхнул от очага Ксантипп.

Андроклид покосился на македонца с нескрываемым недоумением.

Затем улыбнулся.

– Разумеется, хвала. Ты прав, как никто, благородный воин! Однако же дело не в этом…

Помолчал, накручивая на палец узкий кончик бородки.

– Мы составили такой оракул, что на их месте любой здравомыслящий еще примчался бы целовать тебе ноги и молить Пирра о помиловании. Но им, похоже, уже все равно…

– Даже воля Дуба?!

– Ты же видишь, Киней, я здесь, – поморщился томур. – Я не стал бы мучить свои бедные суставы, если бы не пахло паленым.

– Короче!

Слово прозвучало резковато. Пожалуй, значительно резче, нежели допустимо простату в разговоре со старейшим из томуров. Даже если этот простат облечен полнейшим доверием царя. Собственно, и царям не рекомендуется дерзить томурам…

Однако же Андроклид не стал сердиться.

На друзей в беде не сердятся и жрецы, тем более если беда общая.

– Если вкратце… Они обратились к служителям Корней. И обитающие под землей благословили затеянное.

– Та-а-ак…

Киней-афинянин, простат Молоссии, почти царь ее – и уж конечно, некоронованный владыка обожающих его Хаонии и Феспротии, ничуть не дрогнув лицом, медленно побарабанил пальцами по гладко выструганной столешнице.

Глаза его сделались неубедительно равнодушными.

– На твой взгляд, Андроклид, можно еще что-либо изменить? Скажем, переговорить с подземными?..

– Вряд ли. Они давно ждали такого случая.

– Это ясно…

…Подземные. Люди, не снимающие черных колпаков. Служители Некромантейона, обители мертвых…

Наследие пеласгов.

В те времена, когда они были всемогущи, Эллада еще не была Элладой, и темные люди, обитающие от моря до гор, поклонялись Прекрасной Смерти, заливая кровью двуногих алтари своих жутких божеств. Это уже позднее пришли с севера шлемоблещущие воины и смели пеласгийские крепости, сложенные из нетесаных камней. Эллины сокрушили капища и воздвигли храмы светлым Олимпийцам, покровителям света, не нуждающимся в человеческой крови, дымящейся на кремневых сколах ножей…

Подземные ушли в тень, уступив право толковать шелест ветвей иным, названным томурами, удовлетворившись третью от принесенных к подножию Дуба сокровищ, и поделились знаниями со слугами Зевса. Но разве смирится тень с торжеством света? И разве имевшие все удовлетворятся третью?..

– Послушай, Андроклид…

Киней с заметной натугой выдавливал слова, превозмогая возникшую под сердцем туповатую, пока еще вполне терпимую боль.

– Скажи, сможете ли вы противостоять подземным?

Взгляд томура изменился, сделавшись почти сожалеющим.

– Ты все-таки не молосс, простат! Для хаонов, для феспротов, даже для тех молоссов, что живут в долинах, наше слово – первое. Но горцы!.. Они скорее пеласги, чем молоссы! Если прикажут архонты и подтвердят подземные, они выступят против царя…