Домой я ехал, как на иголках, нервно поглядывая по сторонам и в зеркало заднего вида. Искал своего преследователя, но тот не появился.

Матушка встретила меня с утомленным лицом и заплаканными глазами.

— Опять ходила на кладбище? — недовольно спросил я.

— Ходила. Тебя не дождешься. Пришлось такси вызывать.

У меня совершенно вылетело из головы, что я собирался отвезти ее на могилку отца. Боль и раскаяние затопили сердце.

— Прости, ма… Почему ты не позвонила, не напомнила?

Она со скорбным недоумением воззрилась на меня, покрываясь красными пятнами.

— Короткая же у тебя память, сынок!

— Я виноват, да… виноват. Я не могу жить как на похоронах. Отца этим не вернешь. Кроме кладбища у меня есть еще куча забот.

Я злился на себя за то, что не испытывал того всепоглощающего горя, которое мне полагалось испытывать. Я злился на мать за то, что она слишком убивалась. Не знаю, почему, но жизненные проблемы оттеснили на второй план смерть отца. Я думал о другом и не мог заставить себя притворяться.

Мы молча разошлись по своим комнатам. Матушка — с немым укором в душе, я — с немым протестом.

Закрыв дверь, я прилег на диван, не раздеваясь, и посмотрел на часы. Через несколько минут мне должен позвонить детектив.

Он оказался точен.

— Здравствуй, Илья, — опередил я его приветствие. — Есть новости?

— Ездил в Артек, как вы просили, — доложил он. — Лагерь работает…

— Что по нашему делу? — перебил я.

— Нашел «Чертов домик». Одна милая девушка согласилась быть моим гидом, показала мне бывшие хоромы Миледи. Обычное одноэтажное здание за каменным забором, вокруг кипарисы, плющ по камням вьется. Тут у них в ходу целая легенда о Белой Даме. Якобы в окрестностях «Чертова домика» обитает привидение женщины в пышном белом платье, которое пугает и детей, и взрослых. Кто ее увидит, тому не повезет. Заболеет, или кошмары начнут сниться. Сказки, разумеется! Но детишки в восхищении.

— В «Чертовом домике» действительно проживала Жанна де Ламотт?

— Не исключено, что проживала, — ответил сыщик. — Но не до самой смерти, как здесь твердят. И вряд ли графиня, будучи уже в преклонном возрасте, возглавляла шайку контрабандистов. Туристам говорят, что она заправляла местными головорезами, через ее руки проходили большие ценности, а в ее карманах оседали баснословные средства. Мол, в домике предводительницы бандитов каждую ночь горели свечи, туда заходили подозрительные личности, которые далеко не всегда выходили обратно. Там чуть ли не подземный ход прорублен контрабандистами. За это-де местные жители и прозвали домик «чертовым», — за чертовщину, которая в нем творилась. Чушь и бредни! Утверждение, что Ламотт, то бишь графиня де Гаше, скакала по горным тропам верхом с пистолетами за поясом, тоже не выдерживает критики. Существует еще одна версия ее смерти: упала с лошади и зашиблась насмерть.

— У нее, как у кошки, много смертей… — пробормотал я.

Томашин с присущей ему обстоятельностью меня поправил:

— У кошки много жизней.

— Одно другому не мешает, — нервно усмехнулся я, почему-то думая об Анне.

— По артековской легенде, перед смертью графиня-миледи закопала в землю свое золото и драгоценности.

— Выручку от контрабанды, — ввернул я.

— Ну да, — засмеялся детектив. — И «синюю шкатулку» с бриллиантами.

— «Синюю шкатулку»?

— Эта шкатулка не дает покоя здешним кладоискателям. Только не верю я в закопанный во дворе «Чертова домика» клад.

— Скептик ты, Илья.

— Есть немного, — согласился он.

— Где же могила французской графини?

— Похоже, в Старом Крыму. Правда, она не сохранилась. Краевед, с которым я подружился, утверждает, что Жанну де Ламотт похоронили на армяно-католическом кладбище. Когда-то оно примыкало к церкви, которая сейчас разрушена. Позже по кладбищу проложили автомобильную трассу, и останки графини якобы покоятся под ней.

— А надгробная плита была?

— Судя по всему, была. Впервые ее будто бы отыскали в 1913 году и даже сфотографировали.

— Можно ли раздобыть этот снимок? — загорелся я.

— Он пропал бесследно, — разочаровал меня Томашин. — Вероятно, сгорел во время революции или гражданской войны. Словом, нет его. Остались описания плиты, но я не поручусь за их достоверность. По слухам, графиня сама заказала себе надгробие еще при жизни. Там был выбит крест, какой-то сложный вензель в стиле рококо и ваза с грубым орнаментом.

— Без надписи?

— Про надпись ничего с уверенностью сказать нельзя. В этой истории сплошные белые пятна.

— Это все?

— Почти. Краевед утверждает, что могилой загадочной графини еще в конце девятнадцатого века заинтересовался некий господин Луи-Алексис Бертрен, француз по происхождению, а по профессии — инженер по строительству железных дорог. Он приехал в Крым по работе и воспользовался случаем посетить кладбище, где похоронили де Гаше. Ему вызвался помочь армянский дьякон. Вместе они дотемна бродили по заросшему сорняками кладбищу, но искомую надгробную плиту не обнаружили. Сам Бертрен писал в своих воспоминаниях, что надписи на могилах были уничтожены дождями и постоянными морскими ветрами из Феодосии, которые дуют на плоскогорье. Только на нескольких плитах под слоем мха удалось разобрать буквы и даты.

— И что же? — не утерпел я.

— Неувязочка выходит, — вздохнул детектив. — Если уже тогда надгробные изображения и надписи были практически стерты, то как их могли видеть позже, в 1913 году?

Я молчал, обдумывая его слова.

— Какая же плита попала на снимок 1913 года? — недоумевал он. — Это могла быть фальшивка. Но и она исчезла. В последний раз плиту видели в конце тридцатых годов. Время лихое, сами знаете. Людей другое занимало: как бы на Колыму не загреметь или того хуже, под расстрел не попасть.

— Ну да…

Он говорил, я слушал. Ни одной толковой идеи в голову не пришло. Черные копатели искали могилу и обломались. Это подтвердил Сим. В это же уперся посланный мной в Крым частный сыщик. На что я надеялся?

— Как насчет домика, в котором доживала последние годы и скончалась графиня де Гаше? — вяло осведомился я.

— Он давно разрушен. Никто не может точно указать место, где он находился. Кстати, забавная подробность: странная француженка одевалась и раздевалась в запертой комнате. Принимая ванну, она не подпускала к себе служанок. То же табу касалось и докторов. Госпожа де Гаше не обращалась к врачам! Ни под каким предлогом! Догадываетесь, почему?

Я замялся, вспомнив шрам под ключицей Анны.

— Она тщательно скрывала клеймо, поставленное ей палачом на Гревской площади, — ответил за меня Томашин. — Вероятно, она пыталась его вывести всяческими способами, но потерпела неудачу. Никто не должен был видеть знака, уличающего Жанну де Ламотт. Домысли и сплетни остаются домыслами и сплетнями, пока нет прямых доказательств. Графиня де Гаше запретила раздевать и обмывать себя даже после смерти и приказала похоронить ее в той одежде, в которой она скончалась. Говорят, пожилая армянка, которая выполняла в доме грязную работу, ослушалась госпожи и все-таки обмыла ее…