— Выпьем на брудершафт? — предложил я.

— Мы вроде и так на ты… — заплетающимся языком вымолвила она, но не отказала.

В том месте, где наши руки соприкасались, вспыхивали разряды молний, пронзающие нас насквозь. По крайней мере, меня. Ее золотистые локоны щекотали мое лицо, а ее губы соблазнительно блестели. Я не помню, как нашел их своим ртом… и что случилось после, пока Анна изо всех сил не уперлась в мою грудь руками.

— Нет! Нет… нельзя… нам с тобой нельзя… — выдавила она, задыхаясь. — Нельзя!..

Я очнулся и сообразил, что она лежит на диване на спине, а я навалился сверху и почти расстегнул ее платье.

— Нельзя! — повторила она более осмысленно.

— Один раз в жизни все можно… — прошептал я.

— Мне больно!

Я приподнялся, глядя в ее глаза цвета индиго. Они потемнели от страсти, значит, она испытывает то же, что и я. Невероятным усилием я заставил себя отпустить ее и встать. Она села, спустила босые ноги на пол. Платье сползло с ее плеча и обнажило багровый шрам под ключицей. Стигмат! Он появился до того, как я забрал ее из клиники, или сейчас, во время нашего минутного любовного затмения?

— Что это? — спросил я.

Она судорожно прижала ладонь к шраму и покраснела до слез.

— Я кажется догадываюсь, откуда он у тебя…

Она молчала, сжав зубы и дрожа всем телом. Я сел рядом и крепко обнял ее, не давая ей вскочить и убежать.

— Ладно, не хочешь говорить… так я сам скажу. Это след от клейма в виде буквы V. Voleuse, — добавил я по-французски и перевел: — Воровка! Что ты украла, дорогуша?

Неудовлетворенное возбуждение ударило мне в голову. Страстная истома сменилась яростью. Анна так долго водила меня за нос, что я взорвался в самый неподходящий момент.

— Признавайся! Иначе я придушу тебя! — простонал я, стискивая пальцы на ее предплечье. Она вскрикнула, но не вызвала во мне жалости. — Ты убила Джо! Сначала ты завлекала его, а потом всадила ему в грудь кухонный нож. Но со мной этот номер не пройдет, детка. Что ты задумала? Говори.

Она не оправдывалась и не защищалась. Не пыталась высвободиться.

— Зачем тебе понадобилась операция? Что ты скрываешь? — не унимался я. — Что такого ты натворила?

Я почувствовал, как она сникла и расслабилась, готовая отдаться мне сию же секунду. И я не выдержал, повалил ее навзничь, задрал подол ее платья, рванул… переливчатый синий шелк затрещал, открывая ее белые гладкие бедра и кружевной треугольник трусиков…

Я остановился, когда осознал, что попался на ее уловку. Она загорелась, ожидая продолжения, но теперь уже я бросил ей резкое: «Нельзя! Нам с тобой нельзя!»

Шрам на ее груди вздулся и воспалился. Это окончательно отрезвило меня. Рыжекудрая бестия истерически расхохоталась, не удосужившись хотя бы сдвинуть ноги.

— Тебя… когда-нибудь… били? — спросила она сквозь хохот. — Плетью?.. На глазах жадной до кровавых зрелищ толпы?.. Ха-ха-ха! Ты когда-нибудь слышал свист кнута за своей спиной?.. Ах-ха-ха-ха-ха-ха!

Я оторопело смотрел на нее, привыкая к ее наготе. А она не спешила прикрываться.

— Знаешь, как тяжела и неотвратима рука палача?.. Как страшно оказаться в его власти?..

Хвала Всевышнему, я этого не знал. И у меня не было ни малейшего желания когда либо это узнать.

Смех Анны перешел в рыдания. Она корчилась на диване, словно испытывая все то, о чем она говорила, наяву. Мне стало не по себе. С ней происходило что-то ужасное, чего я не понимал и чему не мог найти объяснения.

— Знаешь, как раскаленное железо вгрызается в нежное женское тело?.. — стенала она. — Как жгучая боль заглушает жгучий стыд?.. Ты когда-нибудь чувствовал запах горелой плоти?.. Собственной плоти?..

У нее по-видимому начался припадок безумия, который необходимо было прекратить.

— Анюта… — мягко произнес я. — Успокойся…

— Не называй меня так! — всхлипнула она. — Зови меня Жанной.

Эти ее слова поставили все на свои места. Мои смутные догадки обрели косвенное подтверждение. Прямых доказательств я получить не надеялся. Вряд ли это было возможно.

— Жанна, — послушно повторил я и погладил ее по голове. — Тебе нечего бояться. Ты можешь мне довериться. Я твой друг, Жанна.

— У меня нет друзей…

— А Джо? Кем он был для тебя?

— Никем. Отдушиной в том кошмаре, который окружал меня. Я с детства считала, что достойна лучшего. А между тем у нас совершенно не было денег, и мать посылала меня… на панель, зарабатывать жалкие гроши на пропитание. Это так унизительно. В моих жилах течет королевская кровь, а я отдавалась первому встречному, готовому переспать со мной за несколько су…

Проскочившее в ее речи название французской разменной монеты только утвердило меня во мнении, что настоящее и прошлое перемешались в ее больном сознании, факты и события перепутались. Она говорила не о себе — о той, другой Жанне, которая внезапно просыпалась в ней. Или это Анна Ремизова была кем-то другим. А Жанна как раз являлась основной личностью.

Читая о стигматах, я наткнулся на рассуждения мэтров психиатрии о феноменах человеческого воображения, которое практически не изучено. Этот бездонный океан образов способен вызывать непредсказуемые последствия. Похоже, шрам на теле Анны проявлялся во время ее «перевоплощения» в Жанну де Ламотт. В такие минуты она чувствовала и ощущала то, что чувствовала и ощущала Жанна на Гревской площади.

Но в этом случае она могла бы «вспомнить и пережить» и все остальное. Побег из тюрьмы, к примеру… или продажу ожерелья. Если оно было продано! А если нет, то Жанна могла бы указать место, где находятся шестьсот двадцать девять бриллиантов.

Эта мысль захватила меня. Я взял ее руку в свою и проникновенно произнес:

— Жанна, куда ты дела камни?

— Что? — нервно дернулась она. — Какие камни?

Ее лицо исказила судорога, губы перекосились, кровь отхлынула от щек. Я изо всех сил старался не поддаться жалости.

— Камни из ожерелья…

Ее глаза вспыхнули бесовским огнем.

— Камни! Камни! — взвизгнула она, вырываясь. — Будь они прокляты! Будьте вы все прокляты! Я добыла их для вас… а вы предали меня. Все предали! Даже Калиостро! Даже Джо, который уверял, что любит меня…

— Поэтому ты убила его? Из мести, да?

— Ах, ты… ублюдок! Пусти… Пусти же!

Я не ослабил хватки, и она забилась в моих руках, как могла бы биться та Жанна в руках палача. Теперь я был ее палачом. Во всяком случае, я ощущал себя им, и в моем сердце шевельнулось чувство вины. Я истязал ее не плетью и раскаленным железом, а словами и действиями. Но кто сказал, что это не больно?..

— Прости, — пробормотал я, не выпуская ее из своих не братских объятий. — Может, тебе стоит сбросить этот груз? Избавиться от камней… и обрести свободу?