– Как странно! Она выбрала второе, я прав?

– Именно. В конце концов, в жизни мы встречаем только тех людей, которые должны нам встретиться. Которые посланы научить нас чему-то, подарить необходимый опыт.

– Велес решила спрятать ответственность за философией? – рассмеялся Александр. – Так бы она объясняла свое решение разъяренным родителям девушек?

– Ты знаешь, в том-то и странность, неприятность произошла лишь один раз. Все удалось уладить и избежать огласки. Как Заиграй-Овражкин выкручивается в остальных случаях, я даже не представляю. Но он как-то решает эти проблемы сам.

* * *

Дорога постепенно превратилась в каменистую тропку, чтобы каждый путник, цепляясь за камни ногами, лишний раз мог вспомнить, как тяжел был этот путь. Посеревшие и прогнившие листья теперь скрывали от глаз все ухабы и опасные выступы, о которые можно было споткнуться, но Сева шел ровно – он прекрасно знал эту тропинку. Помнил каждую извилинку, хотя бывал здесь крайне редко.

Осень умирала. День почему-то был ясным: бледное болезненное солнце вдруг прорвалось сквозь тяжелое дождливое небо и вновь обогрело землю своими лучами – здесь в Росенике было гораздо суше и теплее, чем в Заречье. Но такая осень, увядающая и истощенная, Севе нравилась гораздо больше, чем ранняя, с ее пышными золотыми облаками листьев и буйным пряным цветением, похожая на агонию умирающего, – за ней все равно неизбежно наступала голая и бесчувственная, как смерть, зима.

Блеклые лучи, словно чьи-то теплые руки, гладили его по голове, и оттого вдруг стало не так тоскливо. Он вынул руки из карманов старой куртки, вместо которой Юля давно предлагала купить ему новую, и дотронулся до высоких, но особо ничем не примечательных ворот – разве что изображение огромного молодого полумесяца на шпиле могло возбудить чье-нибудь любопытство. Пальцы его непроизвольно вздрогнули от прикосновения к ледяному чугуну. Плечи ссутулились, выражение лица было неспокойным – глаза так обреченно вглядывались в пространство перед собой, словно он был потерявшимся ребенком.

Он отворил ворота, над которыми возвышался чугунный полумесяц, пересек черту, отделяющую его от неприятных воспоминаний прошлого, и сознательно шагнул навстречу этим воспоминаниям.

Ему всегда хотелось закрыть глаза, когда он приходил сюда, потому что казалось, что тогда он услышит тихую завораживающую музыку, а потом зазвенит тонкий голос, поющий о прекрасных садах, о лазурном небе, о любви. Голос, который принадлежит ей.

Но он не поддался искушению. Он не закрывал глаза, чтобы не разочароваться, он знал: голоса больше нет.

Ворота сомкнулись с тяжелым грохотом. Сева стоял лицом к сотням каменных изваяний и надгробных плит – перед ним лежало кладбище. Тропинка тут же разветвлялась, готовая увести гостя в любой уголок этого странного места. Сева пошел вперед, минуя огромного потрескавшегося льва – стража чьей-то могилы, десятки плетеных древних оград, и свернул вправо. Косые лучи, прорезавшие небо, осветили дорогу, которая замерла в безмолвии и ужасающем умиротворении. Откуда-то сверху, с макушки березы, сорвался ворон. Он что-то омерзительно прокаркал и зашумел ветвями, задевая их крыльями. Сева поднял голову и вдруг увидел перед собой человека. Всего долю секунды они стояли друг напротив друга, а потом темная фигура, не проронив ни слова, прошествовала мимо Севы. Это был Дима Велес, и Сева замер в оцепенении, не находя в себе силы объяснить, почему эта встреча так удивила его. Он мельком глянул влево: там, вдали, за еловыми ветвями, притаился семейный склеп древнего рода Велес. Очевидно и своему внуку, как и самому Севе, Вера Николаевна позволила сегодня покинуть ненадолго Заречье.

Ворон заорал опять, ему вторил еще один где-то вдалеке. Деревья таинственно зашумели, затряслись, и скупые лучи солнца задрожали. Сева продолжил свой путь, еще несколько раз повернул то влево, то вправо и оказался в новой части кладбища. Здесь не было ветхих заброшенных надгробий, с которых давно исчезли надписи с именами похороненных под ними колдунов, не было никаких родовых склепов. Для Севы здесь вообще не было ничего, кроме куска бледно-серого мрамора с розоватыми прожилками, который даже если и изображал что-то и был как-то украшен, все равно вызывал лишь ужас.

Он взглянул на большую фотографию, изображавшую худое веснушчатое лицо темноволосой женщины, на ее странную улыбку… Она всегда так улыбалась, хитро и очень весело, будто знала такие смешные тайны, что окружающим должно было стать неловко. Сева посмотрел на ее тонкий нос – по сути свой собственный, и пальцы его вцепились в черные острые, как стрелы, прутья ограды. Он замер, сам напоминая каменную статую, и не двигался. Ему хотелось пошевелить губами, произнести тихо-тихо какое-нибудь слово, обращенное к ней, но губы его не слушались, на секунду захотелось позвать ее громко, крикнуть, броситься на эту холодную плиту, разбить ее руками, вытащить ее из-под земли. Хотелось упасть на колени и рыдать, как маленький потерявшийся или брошенный кем-то ребенок, но ноги твердо держали его.

В большой вазе стоял свежий букет серебристых лилий. Кто его принес? Отец?

Сева отвернулся и, постояв еще немного с пустым взглядом, решительно направился обратно к воротам. Полумесяц над ними был отчетливо и навеки выгравирован в его памяти.

Ноги вынесли его на все ту же ухабистую тропинку, покрытую листвой. Солнце скрылось – его втянула в себя свинцовая туча, угрожающе нависшая над маленьким городом. Как-то странно было осознавать, что где-то далеко-далеко был еще один такой же городок, а за ним еще один – всего три небольших поселения колдунов. И еще несколько тысяч колдунов в мегаполисах и городах потусторонних, которые каждый день пытаются сделать так, чтобы в мире стало чуть меньше зла. Хотя размышлять, что есть зло, было не в Севином духе. Однажды, когда ему было лет двенадцать, он попытался разобраться в этом, но все его мысли свелись к одному нелицеприятному выводу: светлые маги сами начали войну со старообрядцами, чем спровоцировали Темную сторону на еще большую жестокость. Может, надо было просто предоставить каждому свободу? Пусть бы колдовали, кто как хотел. Конечно, убивать неповинных людей – грязное дело, но Светлые колдуны, стараясь предотвратить эти злодеяния, чуть ли не каждый день теряют своих воинов…

И потом, в Севе текла кровь существа, по меркам магов всего мира считавшегося нечистью. Конечно, ведь Сирены питаются человеческим мясом… Им ли рассуждать о добре!

Удивительно, какими пустынными были улицы. И хоть сейчас Воздушный колдун шел по Последнему переулку – по узкой улочке на самой окраине, и без того не особо многолюдной, но и то здесь чувствовались воцарившееся бездействие и неестественная тишина, как будто все эти невысокие дома сами превратились в кладбищенские надгробные плиты. Возможно, когда-нибудь сгинет и этот город, как сгинули до него сотни других, и древний Росеник превратится в сплошные развалины, как превратилась много веков назад некогда мощная каменная стена, защищавшая его с западной стороны, там, где теперь лишь Пустые холмы простираются к горизонту.

Едва Сева вспомнил о Пустых Холмах, как его потянуло туда. Ему всегда нравилось это загадочное место. Стоило забраться на разрушенную почерневшую стену, как охватывало необычное, почти неуловимое чувство, что это поле и этот холм впереди были смутно знакомыми, и дело было не в том, что он просто видел их раньше, когда бывал на Пустых холмах в прошлые разы. Тут нужно было копать глубже: что-то крылось в этих гигантских камнях под его ногами, в этой выжженной земле, в этом опустевшем безводном овраге… Где-то далеко мерещились тихие голоса, птицы вспархивали с пушистых ветвей, которых здесь не было… Там, за холмом, стояли дубы, лысые, безжизненные. Но птицы редко садились на их ветки.