стояла в пикете. Или пила пиво с парнями, которые мечтали подготовить политическую акцию, но пока не решались. В последние дни февраля все обсуждали только панк-молебен и уголовное дело по нему — так неистово, будто могли прекратить процесс.

Я даже не хотела вникать в детали. Решила, что, если меня спросят, как я отношусь к этому уголовному делу, скажу, что плохо. Потому что так считала Вера, а она выбирала самую правильную точку зрения. В те дни я делала все, чтобы мне задавали как можно меньше вопросов.

По пути в общежитие мы зашли в супермаркет. Блин, я забыла деньги, друг, давай ты в этот раз заплатишь, сказала Вера. В ее руках был золотистый лоток с розовым куском рыбы, а также увесистый шар моцареллы в плотном пакете и четыре авокадо в сетке.

Я не могу это купить.

Друг, у тебя что, нет денег, — Вера будто испугалась. — Ох, блин, ну ты бы сказала мне сразу, я же не знала, я бы…

Деньги есть.

А… Тогда ты просто зажала?

Вера все еще выглядела разъяренной после встречи с политически заряженной компанией. Она набирала еду рывками, агрессивно. И так же резко бросила все на полку с крупами. Потом вышла. Я почувствовала себя виноватой перед ней, но сил догонять Веру у меня не было. К тому же я пришла за молоком, чаем и рисом.

Я оплатила покупку и вышла на улицу. Веру у входа я не нашла.

Но она уже сидела на кровати, когда я вернулась. Помахала мне рукой и улыбнулась. Чего ты так долго, друг, спросила она. Будто ничего не произошло. Я почувствовала радость.

Я не пересдала экзамен в четвертый раз. На середину марта назначили комиссию.

Теперь я совсем не уверена, но, кажется, в феврале случился еще один секс. Память тогда была слишком тонкой, рвущейся, а сама я походила на призрак. Нельзя доверять всем картинкам и ощущениям, которые прыгают в моей голове вокруг того периода.

Одно из этих туманных воспоминаний слишком тяжелое, прилипчивое. Я не могу выдавить из головы подозрение, что Вера растрепала всем, будто я экономлю на лучшей подруге. И связала это с моим как бы деревенским происхождением.

Но я точно помню, как Вера берет с тарелки последний бутерброд, протягивает его парню с гитарой и говорит: жуй быстрей, пока баба Настя не видит. Хохот, эта шутка всем нравится.

Еще одна картинка из головы. Вера беседует с кем-то серьезно, рассуждает: у деревенских людей свое отношение к материальному, это просто другой склад ума.

Не знаю, говорила ли Вера про меня или только намекала. По логике, я должна была отыграться. Такие слова были бы не просто обидными, а подлыми. Скорее всего, я отомстила. Правда же?

Помню очень костлявое голое тело в комнате-«двушке», в таких жили пятикурсники. Я представляю его вблизи и знаю, что такое тело вдавилось бы в меня, как в спелую хурму. Но был ли это настоящий живой парень? И кем он был?

Вдруг у меня было больше двух провалов в памяти? Обо всех ли я знаю?

Утешение я тоже находила в Вере. Иногда мне кажется, что хорошего было все-таки больше. Чаще всего я так думаю после приступов вины. Таких, которые поливают чем-то ядовитым и жгучим все мои разорванные, половинчатые и обожженные воспоминания о первом курсе.

Мы все время мечтали, каждый день, рутинно, с энтузиазмом. Вера добавляла в быт яркие фантазии, украшала пыльные углы жизни веселыми огоньками — и это до сих пор кажется мне редкой, поразительной способностью.

К экзамену по античной литературе я читала «Метаморфозы» Овидия, и из всей поэмы мне запомнился только Морфей, любимый сын Гипноса. Красивый быстрый юноша с венком из маков на голове. Вера была моим Морфеем, она утягивала меня в пещеру через поляну с красными цветами на тонких стебельках и поила соком сонных трав.

Мы собирались освоить автостоп и сначала доехать до Петербурга — недалеко, на пробу, чтобы понять основные правила. А после объездить всю Россию. Добраться до Карелии, двинуть далеко на восток.

Или сесть на поезд, который доставит нас к морскому берегу. Мы выйдем на какой-нибудь тихой станции, которую раньше знать не знали, и добежим до дикой бухты. Мы будем плавать там вдвоем, голые и бесстрашные, а потом вытремся футболками, нацепим мятые сарафаны и отправимся искать мороженое.

Каждый раз мы мечтали о новом месте, в котором очень скоро окажемся. Продумывали детали и составляли план. И места, в которых я никогда не была, становились в моей голове объемными и прорисованными.

А осенью мы вернемся, устроимся на интересную работу. Выбьем себе комнату-«трешку» и пропишем там старшекурсницу, которая уже съехала на квартиру. Будем жить вдвоем так хорошо, как только могут жить вместе лучшие подруги. Варить кофе на электрической плитке и прятать ее в шкафу от комендантши. Поддерживать друг друга после провальных свиданий. Придумывать, как обыграть неудачную стрижку. Делиться одеждой и во всем помогать.

Еще Вера собиралась поехать ко мне домой на майских праздниках. Потому что мечтала познакомиться с мамой и папой, а еще — посмотреть на мои горы. Вера говорила, что, может быть, тогда ей станет ясно, как я получилась такая невозможная — девочка из-под горы.

12

За мартовским праздником шли выходные — три дня подряд без учебы. Карина улетела домой, а Маша осталась, потому что билеты на самолет на ее родину стоили слишком дорого. Саша и другие работавшие ребята решили никуда не ехать и просто отдохнуть. А я знала, что скоро отправлюсь домой насовсем.

Сам праздник особо не отмечали, для нас он был слишком старомодным. Но все выходные бетонные плиты общаги расшатывались вечеринками. Ночи напролет в комнатах пили и орали песни под гитару. Охранники снова стали злыми и забывали доливать воды котам.

В дверь постучала Саша и позвала нас с Верой на вечеринку. И снова исчезла.

Я закрыла книгу, над которой сидела. Отделила остальные книги от тетрадей с конспектами, повытаскивала из них закладки и сложила в ровную стопку. Завтра я собиралась отнести книги в библиотеку и закрыть читательский билет.

До комиссии оставалось больше недели, но я шла на вечеринку прощаться со студенческой жизнью. Мне не было грустно или страшно, через одноцветное полотно перед моими глазами мало что пробивалось. Просто я знала, что студенческая жизнь — это что-то стоящее и важное для