Я ела картошку фри, а Петя купил чизбургер. Я рассказывала ему про свои кавказские горы и спрашивала про его уральские. Смеялась, когда услышала, что в его области есть своя Эйфелева башня. Он показал мне фотографию, где держит ее на ладони, и я совсем расхохоталась. Папа Пети был пожарным, а сам Петя вырос в пожарной части, потому что его семье дали квартиру в том же здании. Летом детей пожарных поливали из шланга и тайно привозили в больших красных машинах на стадионные концерты, где дежурили их папы. Меня тронула история Пети, и я сказала, что жалею об отъезде.

Я тоже, но это пройдет, мы просто не привыкли.

Думаешь, так все просто?

Ну, я читал про адаптацию и пару раз ходил к психологу.

Ни фига себе.

Что тебя так удивляет?

Что парень из Челябинской области ходил к психологу.

И буду ходить чаще, когда начну зарабатывать.

Поэтому у тебя так все легко?

А это плохо?

Нет, нет. Блин. Это хорошо. Просто… блин, я чувствую себя такой дурой.

Почему?

Потому что у меня ни фига не легко.

Я разрыдалась, и из меня стали вылетать ошметки страхов и тревоги. Петя сел рядом и крепко обнял меня. Он деликатно, как пинцетом для крохотных бриллиантов, вынул из меня все проблемы. Когда я успокоилась, мы вместе выложили их в ровную линеечку. Я ужасно устала, но почувствовала легкость и даже радость. Пойдем-ка, Настя, в мою комнату и подготовимся к пересдаче, сказал Петя.

Петя взял чистую тетрадь и расписал в ней подробный план, как готовиться. На двойном листе нарисовал схему того, что у меня запомнить не получалось. К каждому трудному билету придумал ассоциацию, за которую я должна была зацепиться. У него ушла на это всего пара часов. Я понесла тетрадь к себе в комнату, хотя не надеялась на успех. Просто радовалась, что такой приятный и умный мальчик вдруг мне помог.

Я шагала по Петиному плану несколько дней. И вдруг поняла, что содержание билетов больше не расползается в голове, а ровно и быстро ложится в каркас, придуманный Петей. Будто из липкого месива вдруг потянулась лента карамели и стала бодро накручиваться на разноцветные палочки.

Когда Вера уходила на йогу, стажировку или тусоваться с компаниями, в которых все время обсуждали политику, я шла к Пете и пересказывала выученное. Не надо дословно, говорил Петя, запомни тезисами, а все слова сами подтянутся. Мне казалось недоразумением, что Петя вот так со мной возится. Я знала, что скоро все кончится и я поеду домой. Но теперь я хотела забрать с собой Петину заботу, его веру в меня и свою надежду. Поэтому продолжала ходить и ходить к Пете.

В середине марта я легко сдала экзамен. Преподаватель из комиссии, которого я не видела прежде, удивился, как только такая умная и рефлексирующая девушка тут оказалась. Видимо, не ко мне вопрос, ответила я. Моя преподша по античке продолжала гонять на телефоне шарики и даже не посмотрела на меня.

В апреле мы с Петей виделись почти каждый день. Мы дружили, целовались и дважды сходили в кино на дешевые утренние сеансы. Петя иногда водил меня есть картошку фри и всегда платил.

Родинка почти перестала меня истязать. Она спала и иногда будто бы просто проверяла связь: над губой чесалось или было щекотно, но не более того. Все реже между мной и миром вставали пелена, грязные лужи, туман, мутный колпак и все разнообразие сущностей, которые разрушали мою память и сознание.

До меня вдруг дошло, что я влюбилась в Петю. И понимание этого потянуло за собой ясность, к какой я стремилась весь последний год. Злость выпарилась из меня, как вода. Исчезло даже место, где она булькала. Как если бы старый эмалированный чайник со сколотым носиком сняли с плиты и просто выбросили за порог. Теперь я не представляла, как вообще могу на кого-то злиться.

В голове будто появились красивые икеевские стеллажи, беленькие и непыльные. Я снова могла так много всего видеть и запоминать. Я упаковывала весь свой опыт в красивые коробки, ставила на полки и в любой момент могла найти все, что мне нужно. Мы с Петей много учились вместе, обсуждали прочитанное по-своему, не так, как на коллоквиумах, и это приносило мне сильное, новое удовольствие.

Я стала чаще звонить маме и однажды даже рассказала ей про «нового мальчика». Мама очень обрадовалась и попросила прислать его фотографию. Ну, пожалуйста, Настенька, мне же так интересно, не покажу никому, честное слово. Я ответила, что лучше познакомлю их лично, когда мы приедем, и мама расхохоталась — то ли посмеялась над своим любопытством, то ли обрадовалась.

Вера стала очень занятой и уставшей. Она постоянно жаловалась, как ничего не успевает и как ее мучают на работе. Вера называла стажировку работой, хотя ей там не платили ни рубля. Вечером она вцеплялась в меня, как голодная собака в кость, чтобы час или два рассказывать, как плохо с ней обращаются и как она все бросит и уедет в Европу.

Мне было жалко Веру, и я хотела ее спасти. Все хорошее происходило со мной на фоне огромной, разрастающейся, брызжущей кислотой вины. Я все больше думала о Пете и даже о себе. У меня не получалось беспокоиться о чувствах Веры так, как я делала раньше, потому что на самом деле мне не сильно этого хотелось. Вера замечала это и жаловалась, что я от нее отдаляюсь. Один раз она расплакалась и ударила кулаком по стеллажу. Кожа на костяшке треснула, я схватила ее кисть и поцеловала. На минуту я подумала бросить Петю.

Мы с Верой все еще спали на одной кровати. Карина и Маша продолжали меня игнорировать. Люба становилась все тоньше и медлительнее, пару раз она потеряла сознание. Я подружила их с Петей и обожала слушать, как они спорят.

Но Люба часто пропускала наши встречи, а однажды сказала, что уважает меня и если с кем-то и может общаться постоянно, так это со мной, но в ближайшие недели она хотела бы видеться реже, ну, потому что, Настюш, есть причины, я должна сосредоточиться на себе и кое-что понять, да, я обязательно тебе расскажу, только давай побудем на дистанции.

Я согласилась с Любой так же, как продолжала соглашаться с поведением соседок. Я чувствовала себя