Где именно гитлеровцы разместили обещанные комбатом минометы, не разглядеть, но скорее всего вон там, в неглубоком овражке, что логично — им прямой наводкой не стрелять. Артпозиции прикрывают две подковообразных линии окопов, сейчас кажущихся необитаемыми. Оно и понятно, к чему фрицам зазря мерзнуть? Сидят, небось, вместе с противотанкистами в своих невидимых отсюда блиндажах, готовые по тревоге занять позиции. Кузьмин упоминал, что фашистов тут до взвода? Ну, в принципе, примерно так и выходит, роту в этих траншеях точно не разместишь. Да и не это главное: если заранее не подавить артиллеристов с минометчиками, лобовая атака в любом случае кровушкой умоется, тут комбат всяко прав. Повезло еще, что фрицы окопы на склонах не отрыли, понадеявшись на мины.

Передав бинокль старшине, Степан вытащил блокнот и карандаш и набросал схему вражеской обороны. В принципе, мог бы этого и не делать, поскольку на память не жаловался, но следовало показать Кузьмину. Пока рисовал, прикинул план атаки. Если удар всех трех групп выйдет скоординированным, никаких сложностей не предвидится от слова совсем. Немцы, конечно, неплохо подготовились, но не против же восьми сотен морпехов при поддержке четырех танков, пусть даже и легких? Раскатают, как блин. Главное, вовремя нейтрализовать артиллеристов с минометчиками, и похоже он даже догадывается, кто именно этим займется. Ну, вот судьба у него сегодня такая, фашистские батареи уничтожать! Не в одиночку, понятное дело, а совместно с боевыми товарищами числом, как минимум, до полнокровного отделения…

Уткнувшись в локтевой сгиб, Алексеев мощно зевнул. Рукав так до конца и не просохшего бушлата пах влажным сукном, порохом и кисловатым потом, своим и чужим. Хм, раньше он даже не представлял, что можно уставать до такой степени! Хотя в училище будущих морских пехотинцев тренировали на совесть, изматывая, порой, до состояния полного не стояния. Ну, по-крайней мере, он так раньше думал. Точнее — до сегодняшнего дня, который, зараза такая, все никак не закончится. А ведь он — как и его сверстники-курсанты — никогда не голодал по-настоящему, не мерз в окопах, не делил с боевым товарищем скудный фронтовой паек или несколько последних патронов!

Уже не в первый раз Степан ощутил, как на него накатывает странное, с трудом передаваемое словами чувство. Утром, когда впервые пришлось убить, сначала пулей, а затем и ножом, это было ощущение нереальности происходящего, некой отстраненности от него. Сейчас же? Сейчас он внезапно и со всей возможной остротой осознал, через что прошли их предки на этой великой и страшной Войне. И насколько им НА САМОМ ДЕЛЕ было тяжело — порой недоедавшим и дурно обмундированным; вынужденным героически погибать лишь потому, что не было связи с командованием, и приказ оставить позиции не пришел вовремя… Возможно, его прошедшие Афганистан восьмидесятых или Чечню девяностых современники восприняли бы это как-то иначе. Поскольку тоже были причастными и испытали подобное на собственной шкуре. Но он, старший лейтенант Степан Алексеев, окончательно понял это только сейчас. Понял как-то сразу — и теперь уже навсегда…

— О чем задумался, командир? — подал голос старшина, протянув трофейный «Цейсс» заждавшемуся Аникееву. — Снова, гляжу, напрягся весь, как тогда, под Глебовкой? И взгляд у тебя такой стал… характерный. Опять задумал германцам какую каверзу сотворить?

— А? — вздрогнул старлей. — Да нет, просто устал немного. В сон клонит, сил нет.

— Ну, это-то как раз понятно, — согласился Левчук. — Может, спирту глотнешь, у меня еще осталось немного?

— Не нужно, все равно не поможет, зато потом еще хуже станет. Вам с Аникеевым пить, кстати, тоже запрещаю. Возвращаемся. Перехватим комбата примерно там, где мотоцикл бросили. Пошли, только тихо. Вань, а ты чего такой смурной?

— Так это, тарщ командир, снова ни одного фрица не убил… — удрученно опустил голову рядовой, закидывая за плечо трофейный автомат и подхватывая противогазную сумку, набитую патронными коробами к пулемету. — Боеприпасов вон сколько, оружие имеется, а только туда-сюда ползаем! Я на войну воевать пришел, а не за фашистами издалека подглядывать!

Старлей мрачно вздохнул, пропуская Аникеева мимо себя:

— Скоро так навоюешься, что самому надоест.

— Не надоест! — упрямо засопел тот, пряча взгляд.

— Поверь, знаю, что говорю. Под Станичкой на всю оставшуюся жизнь настреляешься. А станешь спорить — значит, в разведчиках тебе делать нечего, так товарищу капитану третьего ранга и доложу.

— Не нужно ничего докладывать, товарищ старший лейтенант! — испугался боец, сбиваясь с шага. — Я хочу в разведчиках, очень хочу! Обидно просто!

— Иди уж, — Степан добродушно подтолкнул Аникеева в спину. — Ладно, не ссы, морпех, не стану я ничего докладывать. Просто запомни на будущее: разведчик тихо приходит, делает, что нужно, и так же тихо уходит. А если стрельба началась — значит, хреновый это был разведчик.

— А как же утром?

— Те гаубицы не в счет, — с полуслова понял вопрос Алексеев. — Там ситуация совсем другой была. Иногда можно импровизировать, иногда — вот как сейчас, к примеру, — нет.

— А сейчас почему уходим? — мудреного словечка «импровизировать» Иван не знал, хоть общий смысл и уловил. Товарищ старший лейтенант вообще частенько вставлял в разговор непонятные слова, которым его, видимо, обучали в военном училище. — Ежели эти пушки наши танки пожгут, всем плохо будет!

— Вот именно поэтому и уходим, — терпеливо объяснил старлей. — Предупредим комбата, согласуем план атаки — и вернемся. С подмогой, понятно, втроем никак не справимся. Нам тут еще работы непочатый край.

— Вернемся? — воспрянул духом Аникеев. — Точно, тарщ старший лейтенант?

— Точнее не бывает, уж поверь…

****

Алексеев поддел пальцем рукав бушлата, взглянув на часы. Немецкие, разумеется, выданные лично комбатом перед разведвыходом — свои-то благополучно утопли, а разжиться трофеем старлей как-то не удосужился. Снимать с трупа было некогда да и немного противно, вроде как личная вещь, а позаимствовать у кого-то из пленных Степан не решился. Собственно, не столько не решился, сколько просто не подумал о подобной возможности. Вроде бы пора, ударные отряды уже должны скрытно занять позиции по флангам, дожидаясь сигнальной ракеты, основной отряд тоже недалеко: если прислушаться, со стороны шоссе можно разобрать отдаленное гудение танковых моторов. Еще буквально пару минут — и начнется.

Минутная стрелка описала очередной круг, пошла на следующий. Звук движков стал отчетливее, теперь его расслышали и фельджандармы на посту. Насколько понимал Степан, идущим во главе колонны танкам оставалось преодолеть метров триста, возможно, даже меньше. Один, видимо старший, вышагнул на дорогу, второй зачем-то торопливо двинулся к бэтээру. Ага, понятно зачем: там у них полевой телефон установлен. Снял трубку, крутанул рукоятку. Все, пора.

Взглянув на залегшего с пулеметом в нескольких метрах от него Левчука, едва заметно кивнул. Старшина кивнул в ответ, прижимая к плечу приклад. Вытащив ракетницу, старший лейтенант взвел курок и выстрелил, задрав ствол в темнеющее небо. Не дожидаясь, пока над головой расцветут три зеленые звездочки, оттолкнулся от земли, бросая тело в сторону ближайшей артпозиции. Аникеев пристроился позади и левее, как и было строго-настрого оговорено. Два с лишним десятка метров до ближайшего орудия морпех преодолел за считанные секунды, словно стремясь установить никому не нужный рекорд. Скользнув под масксеть, съехал по брустверу, оценивая обстановку. Обстановка радовала — он оказался прав: нападения артиллеристы не ждали. Собственно говоря, в капонире обнаружился всего один фриц, мирно сидящий в дальнем углу на аккуратном штабельке из снарядных ящиков. То ли караульный, то ли дежурный — старлей понятия не имел, как именно организована служба у фашистских пушкарей. Ошарашенный его неожиданным появлением артиллерист, широко распахнув глаза, еще только тянулся к прислоненной к бортику капонира винтовке, когда Степан оказался рядом. Стрелять он не стал, просто ударив прикладом ППШ (доложив комбату о результатах разведки, Алексеев без колебаний перевооружился ставшим привычным пистолетом-пулеметом). Вражеская голова безвольно мотнулась из стороны в сторону, и немец мешком повалился на утоптанную землю со сломанной шеей.