— Полноте вам, Герман Густавович, — отмахнулся от меня Супруненко, когда я за вечерним чаем поделился с ним проблемой. — Неблагодарная это тема. Глухая. Оно ведь как? Встань мы грудью на защиту интересов инородцев, так думаете они нам спасибо скажут? Отнюдь! За слабость нашу примут. Подлый народишко. Пока их в кулаке держишь, они тебя за власть принимают. Стоит только чуточку пальцы разжать, наглеть начинают. Требовать чего-то.

— Но, согласитесь, Андрей Петрович, — слабо улыбнулся я. — В какой-то мере, они имеют право. По большому счету, мы пришли и отобрали у них землю. А их самих загнали в резервации. В дебри…

— Пф, — фыркнул Супруненко. — Забавная точка зрения, ваше высокопревосходительство. Изуверская. Так вот англичане любят высказываться. Дескать, злые русские поработили малые сибирские народы, и теперь всячески примучивают. А сами в Индии такие непотребства творят, что весь прогрессивный мир должен бы содрогнуться от омерзения. Но, нет. Вместо этого всюду говорят о тяжком бремени белого человека, и о цивилизаторской миссии просвещенной Европы.

— Это да, — хмыкнул я. — Есть такое. Но это не умаляет наших заслуг. Мы действительно триста лет только и знаем, что требовать с инородцев дань, и все глубже и глубже загоняем их в совершенно неприемлемые условия существования.

— А я вам сейчас историю одну расскажу, Герман Густавович. Сам услышал в пересказе, но коли в том надобность будет, можно и реальных участников событий в Томск вызвать и расспросить…

— Ну-ка, ну-ка? — заинтересовался я.

— Лет этак с двести назад экспедиция очередного немца… простите великодушно, никоем образом не хотел вас обидеть…

— Я понимаю. Что поделать, если природные богатства Родины прежде искали только немцы.

— Да-да. Именно что! Так вот. Имя того славного господина я естественно не припомню, но в числе прочего, отыскал этот рудознатец железную гору. Нормальная такая сопочка в Шории, сложенная железной рудой с высочайшим содержанием.

— Есть такая, — кивнул я. — Знаю. Далековато, правда, от населенных мест. Но о месте таком мне ведомо.

— Вот-вот. Только, когда все вокруг концессии покупают и землю роют, и не в такие дебри полезешь. Вот и на разработку этой горы нашелся желающий. Тем более что неподалеку заводик возник, на котором руды в чугун переделывают. А что «неподалеку» — это в сотне верст по таежным буеракам, так это дело второе. И пришло ему, этому отчаянному человеку, в голову, что вместо каторжников или того пуще — наемных работников, руду добывать можно местных научить. Туземцы — народ покладистый да спокойный. Живет только бедно. В основном. Нет, князьцы шорские в белых юртах живут, и плов из барашка кушают каждый день. А вот, к примеру, пастух этих самых баранов пасущий — тот, как говорят, и кушает-то не каждый день…

— Так все плохо? — вскинул я брови. — Настолько резкое расслоение сословий?

— Даже еще хуже, — кивнул губернатор. — По сути, что у шорцев, что у их алтайских соседей, весь народ в некотором подобии рабства у их же знати. Причем, полагают, что так это и должно быть. Что это исторический уклад жизни этих племен.

— Господи, — вырвалось у меня, стоило представить, как мы со своей помощью влезаем в эту… в этот мешок проблем. — Ну-ну. И что же? Не пошли к промышленнику туземцы?

— Истинно так, — согласился Супруненко. — Не пошли. Не за жалование, ни за пищу. По их дремучим верованиям, все вокруг — камни, деревья, реки, ветры — все живое. Все будто бы имеет свою душу и ковырять гору — убить духа горы. На счастье туземцам не пришло в голову напасть на лагерь строителей рудника. Иначе у нас было бы на одно племя шорцев меньше. Купец настроен очень решительно.

— Понятно, — тяжко вздохнул я. — Это что же выходит? Пока среди туземцев бытуют их древние суеверия, на свой лад мы этих людей не переделаем?

— Это вам, Герман Густавович, лучше с батюшкой знающим поговорить. В Алексеевском монастыре как раз есть один такой. Отец Нил. Говорят, он много лет в православной духовной миссии в Улала служил. Кому, как не ему в вопросе досконально разбираться.

§6.6. Конец короткого лета

— Вот, полюбуйтесь-ка, Герман Густавович, — губернатор бросил мне на колени так, словно бы это была противная пупырчатая жаба, свернутую в трубку газету. — Не далее чем вчера мы с вами обсуждали положение инородцев в Сибири. Пришли к общему мнению, что нужно прежде разобраться. Понять причины, после уже переходить к решительным действиям. Но эти же… Вот же неугомонный народец, эти писарчуки!

— Кто таков? — ласково поинтересовался я. Встреча с отцом Нилом из Алексеевского монастыря уже была договорена. Оставалось лишь дождаться наступления полдня, и можно было идти. Томск — город не особенно крупный. От дома губернатора, до монастыря едва ли больше четверти часа неспешным шагом. По статусу, следовало бы вызвать коляску и ехать. Но хотелось пройтись.

Когда еще судьба занесет меня в родную Сибирь⁉ Может статься, что и никогда больше. Хотелось впитать дух родного города. Напиться его воздухом. Наполнить вытравленные столичной, злой, жизнью, лакуны в душе.

— Шашков, — выплюнул Андрей Петрович. — Серафим Серафимович.

— А. Знаю такого, — кивнул я. — Бывал в Томске с циклом лекций. Давно. Еще в бытность мою местным начальником. Мне он показался грамотным человеком. Увлекающимся. Часто — перегибающим палку, но не равнодушным. А это, по нынешним временам, дорогого стоит.

— Да вы взгляните, что этот неравнодушный в красноярской газетке пропечатал, — сморщил нос Супруненко. — Придавил бы гниденыша!

«Мы сомнѣваемся, чтобы положеніе этихъ дикарей могло значительно улучшиться въ скоромъ времени. Это возможно было бы только въ томъ случаѣ, если бы виною инородческихъ бѣдствій были неудобство и тяжесть законодательства или административныхъ мѣръ, — писал Шашков. — Конечно, и до Сперанскаго и во время его реформы, были неудобные для инородцевъ законы, приводились въ исполненіе