Зигмунд подумал с некоторой тоской о том, что в лаборатории все более честно: правильное под микроскопом есть правильное, а что неправильно, то таким и является.

Бывали времена, когда казалось, что все оборачивается против него. Тридцать шесть долларов оклада «второго врача» – вот все, чем он располагал. Не было даже крохотных дополнительных доходов, не было пациентов, не было студентов, которых нужно было натаскивать, не было публикаций, обзоров, которые можно было бы предложить газетам. Он ходил в поношенной одежде и не мог позволить себе посетить парикмахера, чтобы подровнять прическу и подрезать бороду. В иные дни в его кармане было совсем пусто и он не появлялся за столом завсегдатаев в кафе, уклоняясь даже от совместных ужинов с другими молодыми врачами. Он не решался даже просматривать новые издания в книжной лавке. Впрочем, иногда находилось немного деньжат для театра, и тогда он присоединялся к группе университетских друзей, которые с шести часов утра выстаивали в очереди за билетами, дававшими право встать в другую очередь в пять часов вечера у входа в Оперу или в Венский театр за «стоячим» билетом, чтобы затем, взлетев бегом на галерку, пробиться в первые ряды, прямо к балюстраде, и, стоя с пяти часов вечера до полуночи, послушать «Волшебную флейту», «Фигаро» или «Дон Жуана» Моцарта.

Еще учась в средних классах гимназии, он копил, порой неделями, карманные деньги, чтобы посмотреть лучшие пьесы немецких авторов в исполнении артистов Национального королевского театра – «Фауста» Гёте, «Вильгельма Телля» Шиллера, «Праматерь» Грилльпарцера. Самым большим подарком для него были те счастливые моменты, когда родители или друзья приглашали его в день рождения на «Гамлета», «Макбета» или «Двенадцатую ночь» Шекспира, отрывки из которых он знал наизусть. В летние месяцы он получал удовольствие от легких комедий и непристойных фарсов в театрах на открытом воздухе, таких, как «Фюрст» в Пратере или «Талиа». Венские театры успешно выполняли роль брачных агентств: прогуливаясь во время продолжительных антрактов, молодые люди присматривались друг к другу, заводили знакомства, начинали ухаживать и завязывать «салонные разговоры», которые вели к приглашениям, дружбе, браку. Зигмунд и его друзья были слишком бедны, и им предстояло еще немало потрудиться на поприще своей профессии, чтобы присутствовать на ярмарке невест. Разодетые и ухоженные молодые люди со всей империи съезжались в столицу, надеясь заключить приличный и выгодный брачный союз. Этот спектакль был не менее интересен, чем то, что разыгрывалось на сцене.

Местом светских встреч в Вене было здание Музыкального союза, где в час дня по воскресеньям выступал филармонический оркестр. Зигмунду удалось попасть туда всего раз или два по той причине, что абонемент на концерты считался зачастую самым ценным приобретением, передававшимся от отца к сыну. Владелец абонемента, имевший право на одно и то же место в каждом сезоне, подвергался большему осуждению света за его продажу, чем за отступление от порядочности. Истинные ценители музыки, не имевшие возможности попасть на концерты, жаловались, что половина мест занята «бабскими» Ксантиппами, кои, как утверждала вся Австрия, проспали девять раз на Девятой симфонии Бетховена.

Невозможность попасть на концерты филармонии не была в конечном счете катастрофой. Музыка наполняла все уголки Вены: трубили военные оркестры; из театра Ронахера доносились венские популярные марши, исполнявшиеся полковым оркестром «Дейчмейстер»; в Курзале городского парка оркестр исполнял романтические мелодии; в Народном саду можно было послушать Моцарта и Бетховена; в ресторане «Тартенбау» – очаровательные венские вальсы. По вечерам исполнители народных песен развлекали посетителей парков, где продавали вразнос пиво и вино.

– Почему бы нам не любить музыку? – спрашивали венцы. – Разве не мы ее выдумали? Большая часть великой музыки мира написана здесь или в окрестных деревнях Моцартом, Бетховеном, Шубертом, Гайдном… Какой другой город может похвастаться таким обилием имен?

Вена любила свою музыку.

– А почему бы и не любить? – говорили, злословя. – Разве есть лучший способ отвлекать от мыслей?

В конце концов Зигмунд оказался в столь бедственном состоянии, что не имел даже крейцера на почтовые марки для писем к Марте. Он редко навещал родителей, ибо не хотел расстраивать их своим потрепанным видом. Да и сама семья переживала трудное время, полки на кухне были пустыми. Пробуждаясь по утрам, Амалия молилась, чтобы посыпалась манна небесная. Зигмунда мучила совесть: ему почти двадцать восемь, он высококвалифицированный профессионал и не может ничего дать семье, ведь она тратит на расходы всего лишь шесть гульденов в неделю, которые приносит Александр. Митци обещали место бонны в Париже, но только летом. Дольфи и Паули также ищут работу. Якоба уговорил двоюродный брат, живший в Румынии, поехать в Одессу, где якобы имеются хорошие возможности. Он вернулся с пустыми руками, совершенно подавленный.

В прохладный апрельский полдень Зигмунд случайно встретил отца на Франценринг, между муниципальным парком и зданием Бургтеатра, строившимся уже десять лет. Зигмунд заметил Якоба на расстоянии в полквартала, тот запрятал свой подбородок в воротник тяжелого пальто и шел, слегка шаркая ногами. Зигмунд горячо любил своего отца; всю свою жизнь он неизменно пользовался его теплым вниманием и поддержкой. Он остановился на тротуаре, радостно заулыбался, когда Якоб шагнул прямо в его объятия. Он поцеловал отца в обе щеки, а затем выпалил самую большую ложь, на какую был способен:

– Папа, что за чудо тебя встретить. А я иду домой к маме на завтрак, чтобы сообщить тебе приятную новость. Я должен получить приличную сумму.

В глазах Якоба мелькнула смешинка:

– Зигмунд, твой мизинец, конечно, умнее моей головы, однако тебе следует заниматься медицинской наукой. Таланта на представление сказок у тебя явно нет.

– Есть что–то у тебя на будущее, папа?

– Конечно. У меня хорошие планы и большие надежды.

Зигмунд бегом пересек парк, прошел мимо университета и по Верингерштрассе к больнице. У себя в кабинете он написал письмо единокровным братьям в Манчестер с просьбой высылать Якобу ежемесячно достаточно денег, чтобы сохранить его здоровье и достоинство. Он станет поддерживать Якоба, как только завершит свою подготовку, а пока же это должны делать они… Филипп и Эммануэль прислали крупную сумму.

Через несколько дней по вызову вечером он посетил своего старого друга профессора Хаммершлага, который жил с женой и детьми в Брандштетте. Хаммершлаг был учителем Зигмунда в гимназии. После пятидесяти лет работы он вышел на пенсию, скромную, но тем не менее достаточную. Хаммершлаг относился по–отечески к Зигмунду – в университетские годы он ссужал ему небольшие суммы. Поначалу Зигмунд стыдился принимать деньги от скромно живущего человека. Хаммершлаг сказал ему:

– В молодости я страдал от бедности. Я не вижу ничего плохого принять помощь от того, кто может ее оказать.

Йозеф Брейер, также помогавший Зигмунду, согласился со сказанным. Зигмунд ответил: