Правда, в лексике этих текстов есть ещё одно довольно загадочное слово, о котором нельзя не упомянуть в связи со старославянским «». Это слово появляется в одном месте паримийных чтений и выглядит как или «».

Создание славянского Паримийника современные учёные относят к первоначальной переводческой деятельности Кирилла и Мефодия[294]. Некоторые лингвистические данные, правда, говорят о том, что этот перевод был выполнен скорее после переводов Евангелия и Псалтыри. Однако, в любом случае, создание Паримийника должно было быть непосредственно связано с переводом ветхозаветных книг Мефодием (о чём говорит его житие в гл. XV) – оно либо предшествовало ему (что значительно более вероятно, так как Паримийник – книга необходимая для богослужения), либо очень скоро последовало за ним.

Упоминание этого странного слова содержится в чтениях из Исхода, гл. XIV, стихи 5 и 8. В разных рукописях написание его варьируется. Согласно реконструкции древнейшей редакции Паримийника, предложенной А. А. Пичхадзе, соответствующие фразы выглядят так: «и преврати ся с(е)рдце фараоново и дроуговъ его на люди» (Исх. XIV, 5) «и ожести г(оспод)ь с(е)рдце фараонови ц(е)с(а)ря егупьтьска и дроуговъ его» (Исх. XIV, 8)[295]. В греческом оригинале словам «и дроуговъ его» соответствует (то есть: «и слуг»). Пичхадзе опиралась на русский список XIII в., но другие списки в качестве вариантов к «дроуговъ» дают «дьрговъ» (а также соответствующую пару в другом падеже: «другомъ»/«дьргомъ»), а в ряде списков мы имеем вообще другие слова, например, «болѣрь», как в Лобковском паримийнике (одном из древнейших).

На первый взгляд можно как будто предполагать в этом случае за словом «»(«друговъ» в тексте) некое социальное значение– то есть «слуга правителя (царя)» или собственно «дружинник». И тогда можно видеть здесь подтверждение такого значения в разобранном примере из Жития Мефодия.

Однако, такое предположение было бы неверно. Как указала недавно Э. Благова, чтение «дроуговъ» здесь вторично и ошибочно[296]. Во-первых, это чтение, по её замечанию, «аномально» в качестве родительного падежа множественного числа от «». Правильный gen. pi. в старославянском языке должен был бы быть «», которого, однако, не даёт ни один из списков. Во-вторых, Благова обратила внимание на варианты «дьрговъ» и «дьргомъ», которые присутствуют в нескольких списках и представляют собой lectio difficilior. Она пришла к выводу, что именно они-то (скорее «дьрговъ», то есть в родительном падеже, как в греческом оригинале) и были более ранними по сравнению с «друговъ» и «другомъ», которые явились результатом более позднего осмысления уже неясного слова как общепонятного «». По мнению Благовой, в данном случае мы имеем дело с лексемой «», которая известна по нескольким примерам в древних памятниках южнославянского происхождения. Она либо была в первоначальном («мефодиевском») тексте, либо попала в Паримийник на каком-то этапе правки и обновления «мефодиевского» перевода (и тогда оригинальным является чтение Лобковского паримийника).

Происхождение и точный смысл этой лексемы остаются, между тем, не разъяснёнными. Ещё Ф. Миклошич, выделяя в словаре отдельную статью «», от определения смысла слова уклонился, отметив лишь: «vox obscura»[297].

Фактически открытым вопрос оставила и Благова. Недавно болгарская исследовательница Т. Славова обобщила упоминания слова в древних памятниках (таких упоминаний ещё несколько помимо паримийных чтений) и предположила, что речь идёт о заимствовании от протобулгар – от тюркского dar(i)ga/daruga, обозначавшего знатных и сановных людей[298]. Хотя ясно, что слово, действительно, означало людей повышенного социального статуса и связанных с военной деятельностью, этимология, предложенная Славовой, не кажется вполне убедительной[299]. Но я не буду вступать в дискуссию по этому вопросу. Для целей данного исследования в общем не так важно происхождение загадочного слова. Главное для меня зафиксировать, что оно никак не было связано со словом[300] и что эти лексемы смешивались только в более позднее время, когда слово было уже никому непонятно[301]. При этом, если следовать соображениям Благовой, в паримийнике нельзя возводить к переводу Мефодия и его учеников.