По-другому выглядит дело, если допустить, что «други» было употреблено в Востоковской редакции жития с иным смыслом. Дело в том, что чешским источникам с начала XIII в. известен термин друг, причём в значении очень близком именно к старославянскому слуга. Он обозначал лиц, находившихся на частной службе у знатных и могущественных людей и обладавших статусом, близким западноевропейским мелким вассалам (подвассалам) или, быть может, министериалам. Впервые термин упоминается в своде правовых норм, известном как «Iura suppanorum» или «Конрадовы статуты» (составлен в правление Конрада Оттона между 1186 и 1192 гг., но известен по подтверждениям, изданным в 1222 и 1229 гг.), в очень характерном контексте. В статье 9 оговаривается возможность для знатного человека представить вместо себя на суд своего puer (слугу), но при этом в одном из подтверждений уточняется, что такое право имеет именно знатный человек, а не «друг» – aliquis nobilis vir et non draho[322]. В данном случае подчёркивается незнатное происхождение «друга». По другим источникам известно, что эти druhones (именно так их обозначали во множественном числе) могли быть наделены от своих господ (в том числе, видимо, и князей) властными полномочиями и иметь некоторый достаток. Весьма вероятно, что эти люди входили в число тех, кого чешские источники с конца XI в. обозначают под более общим названием «milites secundi ordinis»[323].

Смешение слов слуги и други представляется гораздо более вероятным в том случае, если второе из них было употреблено для обозначения такого рода мелких слуг-клиентов (низшей знати). Такое смешение не могло произойти на русской почве, так как на Руси такое значение за словом друг не зафиксировано. Значит, «други» в 1-м Житии Вячеслава либо присутствовали изначально, либо заменили оригинальный вариант «слуги» ещё под рукой какого-то чешского редактора. Во втором случае правку надо относить ко времени до 1096 г., когда традиция церковнославянской книжности в Чехии прервалась. Учитывая, что druhones как особый социальный слой появляются точно не позднее начала XIII в., а скорее гораздо раньше, такая правка представляется вполне логичной и естественной – редактор, опуская устаревшее и расплывчатое «слуга», просто приближал текст к реалиям своего времени.

Именно существование специального термина druhones в древней Чехии кажется мне решающим аргументом в пользу того, чтобы отрицать за словом друг в Востоковской редакции техническое значение «дружинник», которое пытаются разглядеть в нём историки, сопоставляя древнерусские данные о княжеской дружине с упоминаниями из церковнославянских текстов. В других местах текст этой редакции о дружине не говорит, зато «слуги» упоминаются. Вследствие неясности текстологической картины приходится допускать как теоретически возможные разные варианты присутствия и смены слов слуги и други в эпизоде с «игрой» Вячеслава по редакциям 1-го Жития. Однако, в любом случае сама альтернативность слуги versus други говорит о том, что эти «други» появились в тексте жития (на каком бы этапе его Sitz am Leben это ни произошло) в том значении, в каком в древнечешских источниках выступают druhones. При этом нет оснований предполагать прямую связь между чешским термином друг/druh (в смысле вассала/клиента и старославянским словом дружина[324]. На отсутствие такой связи с точки зрения словообразования указывает тот факт, что во множественном числе этот термин звучит не как дружина, а именно как други – druhones. Очевидно, смысл слова друг как «вассал/слуга» развилось от первоначального значения «приятель, соратник, помощник» и т. п. без какой-либо связи со словом дружина.

В литературе (особенно старой) иногда встречается указание, что слово друг якобы ещё раз используется в 1-м Житии Вячеслава. Имеется в виду чтение одного из трёх опубликованных списков хорватской редакции– Римского бревиария. В описании самого убийства Вячеслава агиограф рассказывает, что сначала Болеслав хотел сам справиться с братом и напал на него один, но Вячеслав вырвался. После этого на помощь Болеславу подбежали трое его мужей, имена которых в житии указываются. Первым из них на помощь своему князю пришёл некий Тужа. В Востоковской редакции об этом сказано так: «Тужа притекъ удари в руку (Вячеслава)». Однако из хорватских списков лишь один – в Новлянском бревиарии – сообщает это же имя: «Тужа же етерь притекь…» Другие два списка вместо имени говорят неопределённо: «слуга же етерь…» (Люблянский бревиарии) и «ет(е)рь дружа…» (Римский бревиарии)[325]. Именно этот последний вариант и даёт ещё одно упоминание слова друг. Разумеется, сам факт появления этого слова в одном из списков хорватской редакции 1-го Жития Вячеслава свидетельствует об употребительности его в XIV–XV вв. в смысле слуга (ср. вариант Люблянского бревиария). Однако для восстановления первоначального чтения Жития этот вариант ничего дать не может – он, очевидно, вторичен и возник в результате непонимания или порчи оригинального имени Тужа, которое сообщают Востоковская редакция и лучший из списков хорватской редакции. Ошибочность чтения Римского бревиария уже давно установлена[326].

Обращаемся теперь к переводным текстам, создание которых относят к XI в. В двух из них встречается слово дружина. Во-первых, в переводе латинского Жития св. Вацлава, написанного мантуанским епископом Гумпольдом. Этот славянский перевод называют «Вторым (2-м) старославянским Житием св. Вячеслава». И во-вторых, и в также переводном труде гомилетического жанра «Беседы на Евангелие» Григория Двоеслова. С языковой точки зрения эти два памятника очень близки между собой. Как отмечают современные исследователи, они «несомненно принадлежат одной и той же переводческой школе»[327]. Сопоставление лингвистических данных и некоторых наблюдений историко-филологического характера делает почти несомненным, что эта школа работала в стенах Сазавского монастыря. К датировке 2-го Жития и «Бесед» второй половиной или даже концом XI в. (то есть незадолго до ликвидации славянских богослужения и библиотеки в монастыре в 1096 г.) лингвистов склоняет сочетание «большого числа богемизмов» и слов и выражений, происходящих «из других славянских областей и до этого времени неизвестных в чешской церковнославянской продукции»[328]. В частности, обнаруживаются совпадения в лексике и некоторых чертах синтаксиса с болгарской литературой («Шестодневом» Иоанна Экзарха). Переводчики, работавшие в Сазавском монастыре, явно были знакомы «с широким кругом церковнославянской письменности». Как с полным основанием предполагает Э. Благова, реализоваться это знакомство могло прежде всего благодаря связям монастыря с другими центрами славянской письменности. Из таких связей документально засвидетельствованы контакты с Киево-Печерским монастырём, а также пребывание монахов, выгнанных из Сазавы, в 1056–1061 гг. в одном из православных монастырей Венгрии, скорее всего, в вышеградском монастыре св. Андрея, который, как предполагают, был основан по инициативе или при участии Анастасии, русской жены венгерского короля Андрея[329]. Отсюда следует заключить, что сазавские монахи знакомились со славянской литературой во многом «через русское посредство»[330].