– Мне поинтересней.

Леонов встал между прилавков посередине, чтобы быть в гуще торговок. Он поднял руки, привлекая внимание, словно ярмарочный фокусник перед номером.

– Уважаемые, – он сделал паузу и добавил: – Девушки!

Вместо ожидаемых застенчивых ужимок под возгласы самой смелой: «Где ж ты был, когда я девушкой была», он увидел заинтересованные взгляды, словно фокус его был в полном разгаре и зрители боялись упустить момент появления кролика из шляпы.

– Мне необходима ваша помощь.

Снова пауза.

– Говори уже, – недовольно произнесла та, что предлагала цветы попушистей.

– Месяц назад…

– Нас уже опросили, – огрызнулась та же цветочница. – Или вы думаете, что-то изменилось?

– Вы меня даже не дослушали, – попытался улыбнуться Михаил.

Вот хочется же неофициально, по-простому, с улыбкой, но…

– Послушайте, – вздохнув, он достал «корочку» и в раскрытом виде показал недовольной женщине. – Если вы предпочитаете разговор под протокол и в душном кабинете следователя, то я сейчас же могу вызвать машину, и мы проследуем в Москву.

Он знал, что их страшит не столько душный кабинет, сколько возвращение домой за свой счет.

– Ладно. Чем можем, тем поможем, – смягчилась недовольная тетка. – Спрашивай.

– Вы ничего не слышали об исчезновении мужчины лет сорока?

– Нет.

– Может быть, кто-то, кроме полицейских, интересовался этим мужчиной?

– Нет.

Отвечала недовольная, остальные мотали головами. Миша Леонов чувствовал себя скверно, будто он фашист проклятый на оккупированной территории допрашивает бабий партизанский отряд. Не ощущал он в себе привычной раскованности. Или в этом поселке вырастили каких-то особых женщин? Или он действительно похож на оккупанта? Еще чуть-чуть, и он готов был прибегнуть к пытке душным кабинетом вдали от дома.

– Ты не сердись. Мы тут и впрямь ничего не знаем, кроме того, что у нас зверства какие-то творятся. Да и боятся бабы, – тетка перешла на шепот. – Говорить об этом не хотят. Мало ли. Накликать на себя беду можно. Вон Лизка уже накликала.

– А можно поподробней, – шепнул Миша Леонов и наклонился ближе к командиру «партизанского отряда».

Тетка отстранилась и с изумлением вылупилась на Мишу.

– Чегой-то?

– Ну, как она накликала-то на себя беду?

– Она говорила…

Все. На этом дело застопорилось. Не было в этом «стогу» никакой иглы. На все последующие вопросы тетки как одна отнекивались, отвечали односложно, и это не продвинуло Мишино расследование вперед ни на шаг.

Миша оглянулся на магазин. Если и там ничего, придется ходить по улицам и стучаться в каждый двор. Он направился к палатке.

В тесноте, да не в обиде – прямо в точку об этом магазине. Миша протиснулся мимо холодильников к прилавку.

– Я так и знала, – услышал он приятный женский голос.

– Что? – спросил Михаил, ища глазами говорящую.

Женщина выглянула из-за стеллажа в конце павильона.

– Федюнька не виноват.

– А кто виноват? – спросил Михаил, думая о том, кто такой Федюнька.

Женщина вынырнула из «кармана» между стеной и стеллажом и скользнула к прилавку напротив Леонова.

– Тут, надо понимать, убийца разозлился на тетку Лизу.

– Та-ак, – протянул Миша. Пусть это не то, что он хотел услышать, но зерна от плевел можно отделить и потом.

– А разозлиться на нее мог только Ванька Федотов.

– Почему?

Кто такой Ванька Федотов, Миша тоже не знал, но, чтобы не сбить со следа Аниськина в юбке, Миша задавал наводящие вопросы.

– Они повздорили с теткой Лизкой в прошлый четверг. Поорали здесь да за волосы друг друга потрепали. Тетка Лизка ого-го. – Женщина сжала кулачок и помотала им перед лицом Леонова. – Она, знаешь, огород по осени под лопатку… Сына жалела. Он болеет у нее.

– Так что там с Ванькой? – Миша вернул деревенского детектива к следу.

– А что с Ванькой? Потаскала она его по магазину, да и сбросила с крыльца лицом в грязь.

Миша задумался.

Черт! Был ли у этого Ваньки мотив? Еще бы! Прилюдное унижение – это вам не обвинение в краже кур.

– Ну а Ванька? Встал и ушел?

– Да ну его! Кудахтал на станции еще с полчаса, наверное.

– Угрожал?

– Да нет. Скорее проклинал. И обзывался.

– Обзывался?! – Леонов не сдержал улыбки.

– Ага, – продавщица кивнула и, потупив взгляд, застенчиво пояснила: – Женщиной легкого поведения обзывал.

6

В их работе везло редко, но и такое случалось. Тело мальчика едва успели накрыть, как на поляну выскочила растрепанная женщина.

– У меня пропал сын, – выпалила она.

– Гражданочка, сюда нельзя.

Майор Ильин попытался остановить женщину.

– У меня сын, – произнесла она и взглянула мокрыми от слез глазами на Виктора.

Ильин ослабил хватку и, кивнув на тело, сказал своим:

– Покажите ей.

Сидихин откинул уголок простыни. Женщина дернулась в сторону носилок, но вскрикнула и вдруг встала. Ее затрясло. Все стало ясно без слов, но майор все же спросил:

– Это он?

Несчастная закивала. Говорить она не могла. Ильин обнял ее, и она зарыдала.

Вот что больше всего не нравилось майору в его работе. Расчлененные тела, вырванные органы – ничто по сравнению со скорбящей родней. Вот что по-настоящему страшно. Трудно подбирать слова утешения. Все они бесполезны, но говорить их нужно. На автомате, стараясь не вести себя грубо, не быть черствым сухарем. Сказать, а потом впитать эту скорбь, как губка воду. Виктор Ильин знал, что через несколько дней об этой конкретной трагедии он будет думать как об очередном эпизоде – одном из тех, из которых состоит жизнь сыскаря. Фактически он каждый раз переживал одно и то же, но при следующей трагедии он снова не сможет подобрать слов утешения. Потому что таких слов нет. Можно утешить словами того, кто обжегся, порезался, ударился мизинцем ноги о сраную ножку кровати. Но там, где есть мертвецы, слова бесполезны. Именно поэтому Ильин обрадовался, когда его мобильник зазвонил. Он кивнул Ане. Та подошла, обняла женщину и отвела ее присесть на скамейку.

– Да? – сказал Ильин в трубку.

– Ты можешь сейчас говорить?

Их общение давно не было приятным. Ильину – из-за ощущения, что она его не понимает, а Жанне… Он не знал, почему она в последнее время говорит с ним, как с соседом, систематически срущим под дверью. В чем причина? Его работа? Но ведь она знала, что выходит за мента. Знала, что его работа – не такая же, как у сантехника. Дерьма он видит столько же, но график работы немного другой. Если поступит вызов в шесть тридцать, он не может сказать: все, баста, рабочий день закончен, завтра в девять утра мы рассмотрим вашу заявку. Жанна знала об этом, но наверняка не думала, что так будет продолжаться всегда.