научился не нарушать молчания во время долгих размышлений Триффана или когда тот исполнял ритуалы, предписанные кроту его сана.

Они жили в одной норе, встречались там во время трапез и говорили о том, чем каждый из них занимался в течение дня.

Как это принято у писцов, перед едой Триффан читал благодарственные молитвы, варьируя их в соответствии со своим настроением.

Иногда, в те дни, когда он особенно остро переживал отсутствие Босвелла и печалился о нем, Триффан читал ту молитву, которой научил его отец:

Будь с нами, Камень, кротами голодными.

Будь с нами, Камень, кротами сытыми.

И да не погрузится в бездны темные тело наше, И да не омрачатся души наши кроткие.

И да не погрузится в бездны темные тело наше,

И да не омрачатся души наши кроткие*.

(*Перевод Александра Чеха)

Однако вслед за весной настали летние дни, и Триффан, похоже, переборол горестное оцепенение. Он начал с большей определенностью говорить о планах на будущее, и его молитвы стали более радостными. Спиндл их особенно полюбил и впоследствии часто произносил сам:

С первою пищей, с утренней пищей,

С последним проглоченным червяком

Дай телу силу, дай душе радость,

О Камень!

И пусть пища в достатке пошлет нам сон сладкий,

О Камень!

Дай жадному много,

Дай хмурому юмор.

Расточающего же добро удержи,

О Камень!

Дай нелюбимому любовь свою,

И да будут все сыты и благословенны,

О Камень!

Если Спиндл чего не замечал и о чем даже не догадывался, так это о постоянной озабоченности, в которой пребывал Триффан с тех самых пор, как Босвелл возложил на него бремя ответственности за выполнение миссии, суть которой была ему до конца неясна. Миссии, которую ему предстояло осуществить во имя Безмолвия и которая, по всей видимости, заключалась в том, чтобы подготовить почву для прихода того или тех, кто откроет кротам великое чудо Безмолвия.

Правда, от Спиндла не укрылось, что временами сон Триффана бывал тревожен: он беспокойно ворочался, бормотал что-то о ярком свете, который будто бы ощущал на себе, о Босвелле, канувшем в этот свет, и о том, что ему нужна чья-то помощь. Иногда во сне Триффан яростно размахивал лапами, словно силясь сбросить с себя невыносимую ношу. Нередко он произносил имя Босвелла и плакал. Глядя на него, страдал и Спиндл: он с тревогой наблюдал за Триффаном, но, когда тот просыпался, воздерживался от каких бы то ни было замечаний.

Надо заметить, что хотя Спиндл и жил в Священных Норах, хотя и был по натуре склонен к научным занятиям, однако от своих сверстников в Семи Холмах, да и благодаря Брейвису, сумел узнать о повседневной жизни и ее законах гораздо больше, нежели успел Триффан за время своего путешествия в обществе Босвелла. Поэтому, несмотря на отсутствие большого личного опыта, Спиндл знал, что весна у кротов — время спаривания, а причину вспышек раздражительности у Триффана видел в отсутствии женского общества и какого бы то ни было общества вообще, если не считать его самого. Что же касалось лично Спиндла, поскольку строгих обетов, в отличие от Триффана, он не давал, то не видел ничего плохого в том, чтобы немного порезвиться и поразвлечься. В теплые летние вечера это представлялось ему вполне естественным и, более того, весьма привлекательным...

— Куда мы отсюда направимся? — начал допытываться Спиндл в середине апреля, когда в кустарниках и рощах птичий народ уже завершил высиживание птенцов, а вся земля оделась в зеленый наряд.

— Еще не знаю, — отозвался Триффан. — Но Камень направит меня.

— Когда? — нетерпеливо спрашивал Спиндл.

— Этого я сказать не могу. Но скоро, очень скоро. Тебе что, уже надоело сидеть на одном месте?

— Надоело, — честно признался Спиндл. — Кротов тут недостает, прямо скажем. Жизни маловато — понимаешь, что я имею в виду?

— Тебе скучно?

— Пожалуй, только в последнее время — и то чуть-чуть. После весенних холодов, когда солнышко снова светит в каждую норку и все живое снует вокруг, очень тянет чем-нибудь заняться и с кем-нибудь поболтать.

— Неужели? — рассмеялся Триффан.

— Ну да, и лучше, если бы этот «кто-то» была она, а не он.

— Она? — с недоумением переспросил Триффан.

— Вообще-то, да. С Долгой Ночи я не имел дела ни с одной, а теперь, когда состою при тебе, думаю, на такие вещи у меня и вообще времени не будет, хотя сезон сейчас самый подходящий. Но поболтать с одной-двумя я бы не отказался.

Триффан оглядел Спиндла с его реденьким мехом, неловкими лапами, умными кроткими глазами и с некоторым замешательством признался, что такое ему и в голову не приходило.

— Да где уж тебе, Триффан, догадаться! Ты же у нас летописец и принял обет безбрачия. Я не хочу сказать, будто ты вовсе на эту тему не думаешь, но согласись: просто думать — это совсем иное дело. И потом, сами аффингтонцы в этом отношении были далеки от совершенства. Кто-нибудь нет-нет да и ускользал в январе на Семь Холмов. И потом — откуда знать, что творится где-то в потаенных уголках глубоких тоннелей в течение долгой зимы и откуда потом берутся малыши? Я, во всяком случае, ни за что не поручусь. Некоторые дети в Семи Холмах вырастают поразительно умненькими — и это притом, что тамошние мужчины никогда не славились интеллектом и находчивостью. Да что там! Многие считают, что и меня мог зачать кто-нибудь из почтенных летописцев. — Сделав сие неожиданное признание, Спиндл умолк, похлопал глазами и принял весьма самодовольный вид.

Триффан некоторое время молча смотрел на него, затем несколько натянуто произнес:

— Не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Не понимаешь? Ну ничего, когда-нибудь поймешь!

Триффан возмущенно фыркнул и с поспешностью, совершенно не подобающей для его нового сана писца, отправился медитировать, хотя едва ли смятенное состояние его духа могло способствовать благостной сосредоточенности.

Какие кротихи? До сих пор он о них вообще не помышлял. Другие кроты? Потребность в компании? Триффану хотелось бы всегда контролировать свои мысли, но иногда случалось, что они не подчинялись ему и, несмотря на все его усилия, не желали обращаться к Камню.

«Пора продолжать путь», — сказал он себе наконец. И сразу полегчало на душе. Словно очнувшись, он вдруг услышал дружное пение птиц, ощутил теплое прикосновение солнечных лучей и испытал радостное возбуждение при мысли о том, что за этим