— И давно? — Аттон, почему-то не удивился, а испытал раздражение.

— Со вчерашнего вечера. — Мерриз смотрел прямо перед собой, голос его был совершенно равнодушным.

— Почему ты молчал?

— У человека много дорог. И он волен идти по любой из них. Но путь его один — от рождения к смерти, по вечной спирали Бытия…

Аттон укрепил за спиной колчан, и, проходя мимо Мерриза, бросил через плечо:

— Подгони волов, умник… Надо сократить расстояние между возами…

Он догнал Файю и поделился своими подозрениями. Краб, выслушав его, немедленно расчехлил свою знаменитую секиру, и приказал охране вооружиться. Недовольные охранники напяливали на себя кольчуги и заряжали арбалеты. Файя, страшно ругаясь, и раздавая направо и налево пинки и зуботычины, обошел всех и вернулся к Аттону злой, как раненный дракон.

— Караван растянулся на полторы стрелы… Места здесь довольно глухие, рыцари ландграфа заезжают сюда редко. Но и разбойничков-то лихих здесь особо не сыщешь. Да и кому нужен воск и бронза? Вот ежели бы серебро или кость, какая бы слоновая… — он подергал бороду и с сомнением посмотрел но сторонам. — Тридцать лет вожу караваны через Прассию. Сам водил, с братами вот водил. С батяней, покойником, водил. Совсем мальцом еще. Пару раз, холопские морды какие из кустов вылезут, посмотрят, рылами свиными поводят, да и обратно в кусты… Сильно доверяю тебе, Птица-Лезвие. Иначе начхал бы просто…

— Давно в этих краях не был, Старый?

— Да уж с год, наверное… Все севером, через Данлон ходил. Как государь наш, Фердинанд, поднял пошлины, так на юге, делать стало нечего. На рыбе да на пеньке денег не заработаешь. А весь товар, что черномазые делают, стоить стал ого-го! Раньше бывало, возьмет купец перца обоз и на Рифлер… А обратно хрусталь чистый, одной телегой всего… Вот тут караванщику работы! На перец, да на хрусталь желающих пруд пруди… И все разбойнички! Да какие! Не жалко и секиру замарать… А воск и бронза… Разве, что мушье какое слетится… Пчела на дерьмо не сядет…

На привале Аттон подошел к Файе, подхватил на кончик ножа кусок мяса из казана, и сел рядом. Краб отхлебывал из огромной кружки, и подозрительно щурился, глядя на лес. На коленях его покоилась двухлезвийная секира, черного металла, с острым коническим навершием.

— Ты чуешь их, Птица-Лезвие?

— Теперь да…

Они смотрели к сторону леса и молчали.

— Послушай, Краб… А может это за мной?

Файя нежно, словно женщину, погладил лезвие секиры. Черные глазки его хитро заблестели.

— За тобой? Да нет, не должны… Тебя ведь повесили.

— Как? — Аттон от удивления открыл рот.

— Как, как. За это… За шею, конечно… Ну, в общем, пытался ограбить славного купца Виктора Файю, ну и это… Схватили тебя на месте, и тут же подвесили. Прям на рынке. Папаша Воула подсобил.

Аттон рассмеялся:

— Правду говорят, что хитрее аведжийца только его жена…

— Во-во… Покрутились люди Щуколова у виселицы, туда сунулись, сюда… Да и пошли себе с миром. Для нас ведь, что армельтинец, что могемец, что эркуланец какой — все на одно лицо. Я ничего про тебя не знаю, окромя того, что спас меня однажды, да брата моего. И знать не хочу… Убивать кого идешь, или герцога самого воевать — мне все равно. — Файя махом опорожнил кружку, и растер пену по бороде.

— А он? — Аттон указал на сидящего в одиночестве Мерриза. Лицо караванщика, вдруг стало серьезным, и даже немного торжественным.

— А вот это, парень, уже не нашего с тобой скудною ума дело…

— Он убил твоих людей…

— И хрен с ними… Я и сам бы их, по приезду, порешил…

— Он монах…

Краб со злостью дернул себя за бороду, и посмотрев Аттону в глаза, тихо заговорил:

— Он караванщик. Рифлерец. Сын моего покойного друга. А монаха… Монаха забили досмерти пьяные перегонщики скота, в таверне «Гиблое место». Запомни это…

Аттон поразмыслил и согласно кивнул.

— Смеркается… Что дальше по дороге?

— Еще с десять стрел будет один лес. Потом низина, там озера и сплошной камыш. Дальше, с полперехода, пойдут поля да деревни. Там можно ничего не бояться. Там замки, рыцари, ополчение, прочая хрень…

— Угу. Камыш, говоришь? Ты людей на ночь не выставляй, пусть выспятся. Я, пожалуй, сам ночь скоротаю… Не впервой…

48

Лес закончился. Впереди, до самого горизонта, простиралась плоская, как стол, равнина, покрытая колышущемся морем тростника, с редкими, свинцовыми пятнами воды. Аттон остановился и долго рассматривал бесконечную серо-коричневую волнующуюся даль. На горизонте, низкие тучи сливались с камышом, в одну сплошную темную полосу, разрезаемую порой, ветвистой белой молнией. Далекий гром подымал из камышей полчища птиц, и тогда небо покрывалось тысячами черных точек.

— Здесь и арион целый провести незамеченным, раз плюнуть…

— К вечеру выберемся… — Файя, как обычно, держал в одной руке секиру, а в другой — свою бездонную кружку. — Возвращайся назад. Дорога петляет среди камыша, как бантуйский черный змей. Гони волов так, что бы дышали друг другу в задницы…

К Крабу подошел охранник аведжиец, посланный в разведку.

— Там следы, свежие… Много. Несколько всадников на лошадях, и солдаты, человек тридцать… Стояли в засаде, может день-два, может меньше… Потом из леса прискакал еще один, и они ушли.

Файя задумчиво потеребил бороду.

— Что-то на разбойничков не очень похоже… Может ждут чего?

— Подкрепления?

— Ага… — Файя допил свое пиво, и ухмыльнулся, глядя на разведчика, — Гляди, как увидали твою харю страшную, так и испужались. Не то, здесь что-то… Не то…

К полудню караван добрался до огромной черной проплешины, выжженной в камыше случайной молнией. Небо, над головой стремительно темнело, ветер, словно сорвавшись с цепи, взвыл и понесся, срывая мохнатые шапки тростника. Пошел дождь, и земля вокруг, немедленно превратилась в непроходимую бурую топь. Волы с трудом переставляли ноги, повозки жалобно скрипели, увязая по оси в грязи. Когда Аттон отыскал Краба, тот вместе с помощниками пытался развести сцепившиеся колесами телеги. Он страшно ругался, и размахивая огромными, клешнеподобными ручищами, лупцевал волов многохвостым бичом. Волы стояли, опустив тяжелые рогатые головы, и жалобно мычали.

— Это не волы, а джайлларские боровы! Лломми! — Файя, покрытый с ног до бороды жидкой грязью, швырнул бич седому данлонцу. — Тащи этих тварей, или мы отсюда не выберемся… Тяжело дыша, он облокотился на телегу и попытался стереть рукавом плаща влагу с лица, но лишь размазал грязь. — Слушай, Птица-Лезвие… Обойди остальных, скажи, чтобы собирали весь караван здесь. Похоже, будет буря…

— Если поднимется вода, то нас просто смоет… — Аттон равнодушно смотрел, как жидкая грязь, хлюпая, затекает за отвороты сапог.