А в манящую чистую воду входила обнаженная женщина — она, Маруся. И будто кто-то окликнул ее — тот, который только что ласкал, держал в своих объятиях, — и она оглянулась на этот зов, счастливая и немного смущенная…

Маруся все смотрела и смотрела, не в силах отвести глаз и прогнать неизбежные ассоциации, и в лице ее, словно в зеркале, отразилось то же самое выражение — счастья и немного смущения.

— Я знаю это озеро, — наконец заговорила она. — Случайно вышла на него, когда мы с Юркой заблудились в Большом лесу. Я рассказывала…

И посмотрела внимательно: уж не ведают ли они подробностей ее летнего приключения? Уж не Митя ли поделился впечатлениями? Нет, не может быть…

— Здесь много таких озер, — сказал Кузьма Кузьмич. — А за Куницином вообще потрясающее — огромное, и дорога к нему проложена. Старики говорят, там раньше церковь стояла — и вдруг ушла под землю, а на ее месте озеро образовалось с целебной, между прочим, водой. Вот где надо строить дом престарелых! Мы как-нибудь съездим туда, посмотрим. А пока у нас дела поважнее. Через две недели приедет Горюнов. Думаю, появится в Меховицах. Надо показать работу, конкретный результат.

— Разве нам нечего показать? Ремонт почти закончен…

— Ну, Наташа! Кого впечатлит отремонтированное помещение? А вот если мы успеем оборудовать музей — повесить картины, выставить экспонаты — вот это будет праздник.

— Да там грязи, как в авгиевых конюшнях!

— А кто обещал, что будет легко? Вот если бы вы, милая барышня, — повернулся он к Маше, — привели нам в помощники своих питомцев, мы бы точно управились.

— Если только со старшеклассниками договориться…

— Попробуете?

— Попробую обязательно. А за учителей просто ручаюсь, — заверила Маруся.

— А еще мне удалось раздобыть конфиденциальную информацию: именно в это время, двадцать второго апреля, день рождения Горюнова.

— Надо же! — удивилась Маруся. — А у Василия Игнатьевича девятнадцатого.

— Это мы помним, — заверил Крестниковский. — Так вот, хорошо бы его как-нибудь оригинально поздравить. Не верноподданнически, а шутливо, по-свойски. И вирши какие-нибудь накатать. Но тоже не лизоблюдские, а дружеские, с юморком. Вы, Машенька, случайно, стихами не балуетесь?

— Вообще-то я сочиняла поздравления своим подругам и коллегам в издательстве. Я, конечно, попробую. Но ведь нужно вдохновение, а иначе, как вы понимаете, не выйдет ничего путного.

— Ну уж вдохновись для такого случая! — попросила Наташа. — И давайте действительно подумаем, что бы ему такое подарить оригинальное.

— Господи! Я знаю! — озарилась Маруся. — Кажется, знаю! И по-моему, это будет просто великолепно!

— Ну, говори, говори!

— Давайте подарим ему свинью-копилку! Огромную такую, керамическую…

— Слушайте, а ведь это неплохая мысль! — воодушевился Кузьма Кузьмич. — Это же его идефикс! И воткнем туда огромный рубль. Именно рубль, а не доллар! А, Наташа? Как ты считаешь?

— Не сочтет за насмешку?

— Да нет! — отмахнулся Крестниковский. — Он же не идиот! В общем, так, девочки! Переходим на двенадцатичасовой рабочий день. Мы с Наташей готовим экспонаты, Машенька чистит авгиевы конюшни, а потом все вместе наводим красоту и лоск. А завершить все это следует не позднее восемнадцатого апреля.

«Потому что в этот день приедет Митя», — подумала Маруся.

— А ведь, наверное, Митя приедет, — озвучила ее мысли Наташа. — То есть даже наверняка приедет! Он никогда не пропускал день рождения старика, а, Маруся?

И по тому, как та вздрогнула, как покраснела и изо всех сил постаралась сохранить бесстрастное лицо, Наташа догадалась о том, что и прежде смутно подозревала, но не давала себе труда осмыслить…

На работу навалились всем миром. Была она нелегкая, грязная, но спорилась весело: включали магнитофон, а то и сами пели, делились нехитрой домашней снедью: картошка, яйца, пироги да хлеб — вот и все разносолы. И к назначенному сроку все было готово.

Ослепительное весеннее солнце било в высокие заново остекленные окна. Старинные, каким-то чудом уцелевшие, металлические полы бывших цехов, яростно отдраенные, благородно отсвечивали тусклым золотом. Высоченные стены оштукатурили и побелили, но кое-где оставили древнюю кладку, очистив ее от полуторавековой грязи, и дедовские экспонаты особенно эффектно смотрелись на этом обветшалом, но удивительно стильном фоне.

И время, конечно, покажет, правильным ли было решение доверить ремонт крыши и котельной не залетным молодцам, а своим деревенским мужикам, давно отученным работать. Но на голову пока, слава Богу, не капало, и в музее было тепло.

Это последнее обстоятельство казалось особенно важным, потому что возле входа они устроили отличный гардероб с могучими деревянными стойками для верхней одежды, изготовленными по эскизам Кузьмы Кузьмича. Ведь музей, как и театр, начинается с вешалки.

Восемнадцатое апреля пришлось на субботу, и Маруся, как это часто бывало в последнее время, осталась ночевать у Крестниковских — накануне засиделись допоздна, и сегодня предстояло кое-что довершить — так, по мелочи.

«Царевну Несмеяну» повесили в музее, который занял все левое крыло фабричного здания, а вторая картина так и стояла на мольберте — Наташа подарила ее Марусе, Кузьма Кузьмич обещал сделать раму и с оказией отвезти в Новишки. Но пока было не до того.

И первым, что увидел Митя, переступив порог Крестниковского дома, стала эта самая картина.

Он удивился, узнавая Марусю в обнаженной женщине, подошел поближе и замер, любуясь изящными линиями ее тела и невольно подпитываясь исходящей от нее светлой радостью. Он знал ее такую — счастливую и немного смущенную, — это лицо в обрамлении русых волос, рассыпавшихся по подушке…

— Нравится?

Митя вздрогнул, словно застигнутый на месте преступления, и обернулся.

— Здравствуй, Наташа. Неплохая работа. А… Маша, что же, позировала Кузьме обнаженной?

— Почему ты решил, что это писал Кузьма?

— В любом случае картину следует немедленно убрать из этой комнаты!

— А по-моему, она здесь неплохо смотрится, — прикинулась овцой Наташа.

— Ты что, не понимаешь? — раздражился Медведев. — У вас же проходной двор! Хочешь, чтобы все на нее пялились?

— А ты, оказывается, ханжа. Никогда бы не подумала…

— При чем здесь ханжа? Она же абсолютно узнаваема! Не забывай — это деревня, а она, между прочим, в школе работает.

— Это же не фотография, а картина. Произведение искусства. А искусство у нас принадлежит народу.

— Наташа! Ну что ты ерничаешь! Одного в толк не возьму — как Маша-то позволила выставить себя на всеобщее обозрение?