— Прости… — прошептал Кетиль. — Прости меня… Я не хотел… этого… Не хотел всего этого ужаса… Я хотел только, чтоб мы не потеряли душу… А твоя из-за меня рассталась с телом…

Час проходил за часом. Дождь все моросил не переставая, мелкий и холодный. Кетилю был виден вдали — или только мерещился в тумане — Утес Великанши. В памяти всплыли слова предания и привязались как назойливый припев: «Выпотрошьте брюхо, вспорите мне пах… хочу с великаншей кувырнуться в овраг… кишки и молоки выпустите мне… хочу с великаншей… выпотрошьте брюхо…»

Время от времени он слышал чьи-то стоны — то где-то рядом, то подальше. Уже совсем стемнело, когда тишину нарушил стук колес. Что-то дребезжало, скрипело. Судя по всему, телега, запряженная одной лошадью.

— Эй! Есть кто живой? — окликнул чей-то голос.

— Есть! Здесь! — собрав остаток сил, отозвался Кетиль.

— Где? Ничего не видать…

— Я тут!

Трое санитаров осторожно подняли его и перенесли в телегу, где уже лежало человек десять раненых. Укрыв его одеялом, самый младший наклонился к самому его лицу.

— Я вас узнал. Вы ведь Кетиль, да? Ни о чем не беспокойтесь, сударь, довезем в лучшем виде.

— Тут мальчик лежит, вон, видите… Возьмите его, прошу вас.

— Да он же мертвый, сударь.

— Знаю, но мне не хотелось бы оставлять его здесь.

Победоносная армия Герольфа к вечеру вступила в столицу. В городе оставались только старики, женщины и дети, попрятавшиеся по домам. Отряд, оставленный для защиты дворца, оказал отчаянное, но тщетное сопротивление. Большая часть его полегла на месте. Легко справившись с этой обороной, победители с торжествующим гиканьем влетели прямо на конях в парадный двор.

Сам Герольф прибыл только к ночи. При свете факелов, под аплодисменты соратников он взошел по дворцовой лестнице и проследовал к Тронному залу. Ключ пришлось поискать: Холунд много лет там не бывал, предпочитая проводить время в библиотеке или в зале Совета. Новый владыка Малой Земли широким шагом, выпятив подбородок, пересек зал и уселся на трон небрежно, словно на кухонный табурет.

— Каково вам сидится, господин Герольф, на этом месте, где сиживало до вас столько королей? — театральным шепотом осведомился один из его военачальников.

— Мне? Отлично! — провозгласил Герольф. — Чем моя задница хуже ихних?

Взрыв здорового солдатского гогота приветствовал первую остроту нового государя.

Все было как прежде, как всегда. Покачивался впереди широкий круп Бурана, господин Хольм пощелкивал языком или хрипло покрикивал: «Но-но, Буран, не балуй…» Скрипели по снегу полозья, меховая полость грела ноги, мороз покусывал лицо… Все было как прежде, и ничто не было прежним. Горе пропитало все и вся своей траурной чернотой. Оно примешивалось ко всему, отравляя даже самые маленькие, простые радости — вкусную еду, сон, прозрачную красоту свисающих с крыши сосулек. Всё.

А по улицам разъезжали конные патрули Герольфа.

Сам главнокомандующий недолго пробыл на Малой Земле. Кампания завершилась до смешного легкой победой, остров был завоеван. И что дальше? Только скука. Так что он поставил на руководящие должности своих людей и отбыл на Большую Землю, где его ждали планы, более достойные его по своим масштабам.

Александер Йоханссон вылез из саней.

— Спасибо, господин Хольм, пока.

— Пока, Алекс. Я за тобой заеду.

За всю дорогу ни тот ни другой словом не обмолвились о том, что угнетало обоих. Что можно сказать, когда горя через край? Что можно сказать, кроме как «Спасибо, господин Хольм, пока» и «Пока, Алекс, я за тобой заеду»?

Алекс сегодня уступил наконец настояниям матери. Она взялась за него всерьез.

— Ты должен выходить, бывать на людях, пойми! Иначе мы тут в четырех стенах оба рехнемся. Тем, что ты сидишь дома, ты не поможешь отцу вернуться. Сходи повидайся с Бальдром! Хоть отвлечешься.

— Мне не хочется сейчас видеть Бальдра.

— Но, может быть, ему хочется тебя повидать. Он, должно быть, думает, что ты решил с ним не водиться, и стесняется сделать первый шаг.

Бальдру, как и Алексу, было десять лет. Он раньше жил по соседству с Йоханссонами и сотни раз приходил играть с братьями. Потом его семья переехала в другой конец города, и мальчики с тех пор виделись реже.

Он разгребал снег перед входной дверью, когда подошел Алекс. При виде его Бальдр воткнул лопату в сугроб и пошел навстречу другу. Его правая нога, искривленная и негнущаяся, работала наподобие костыля. Чтобы сделать шаг, он заносил ее вбок и выбрасывал вперед круговым движением бедра. Голова при этом вместе с плечами для равновесия откидывалась в другую сторону. Из-за этого походка у него была как у сломанного дергунчика. Ходьба была для Бальдра непрерывной борьбой за каждый шаг, но он мужественно мирился с этим, как с пустячным неудобством.

— Привет, Алекс!

— Привет, Бальдр!

— Ну? Что-нибудь слышно про Бриско?

— Нет, ничего нового…

— А что отец? Вернулся?

— Нет.

— Сколько времени их уже нет?

— Бриско — сорок дней, отца — месяц.

Бальдр присвистнул.

— Ой-ей, долго! Не хотел бы я быть на твоем месте.

Алекса такая беспощадная прямота не коробила. Напротив, он был благодарен Бальдру. Взрослые всячески старались смягчить его горе, но получалось только хуже. Откровенность товарища была ему больше по душе.

— Насчет твоего брата не знаю, а вот отец — тот скоро вернется.

Алекс так и вздрогнул.

— Что ты сказал?

— Я сказал, насчет брата не знаю, а отец твой скоро вернется. Я видел, как он входит и сбрасывает плащ прямо на пол. В вашем доме.

— Ты уверен?

— Точно тебе говорю.

— А когда он вернется?

— Без понятия. Поможешь мне? Схожу принесу вторую лопату, ладно?

То, что сейчас так естественно, походя сказал Бальдр, в его устах не было пустым звуком. Алекс это знал, и слова товарища подействовали на него как протянутая рука на утопающего. Он знал также, что расспрашивать его бесполезно, так что и пытаться не стал. Но сердце у него колотилось как бешеное.

Ибо Бальдр Пулккинен обладал удивительным даром. Проявилось это несколько лет назад, вскоре после искалечившего его несчастного случая. И вот каким образом.

Г-жа Пулккинен сидит у постели своего пятилетнего сына Бальдра. День клонится к вечеру. Мальчик лежит пластом уже которую неделю. Его сшибла лошадь, а колесо повозки переехало ногу. Переломанные кости бедра и голени срастаются долго. Мальчик держится молодцом, почти не плачет. Часто он как будто спит с открытыми глазами, так далеко уйдя в какие-то свои мысли, что мать едва решается окликнуть его. Компанию ему составляет кот Мазурик, уютно свернувшийся у него под боком.